|
Глава шестнадцатая,
в которой электричеству предвещается великое будущее
– Перенесите его в лабораторию, – сказала миледи. – Но нужно торопиться. Через
двенадцать минут начнется перемена. Дети не должны этого видеть.
В дверь постучали.
– Тимофэй, это ви? – спросила баронесса по-русски. – Come in!
Эраст Петрович не решался подглядывать даже через ресницы – если кто заметит,
все, конец. Он услышал тяжелые шаги швейцара и громкий, словно обращенный к
глухим, голос:
– Так что все в лучшем виде, ваше сиятельство. Олл райт. Позвал извозчика чайку
попить. Чай! Ти! Дринк!1 Живучий, чертяка, попался. Пьет, пьет и хоть бы что
ему. Дринк, дринк – насинг2. Но потом ничего, сомлел. А пролеточку я за дом
отогнал. Бихайнд наш хаус3. Во двор, говорю, отогнал. Пока постоит, а после уж я
позабочусь, не извольте беспокоиться.
Бланк перевел баронессе сказанное.
– Fine, – откликнулась она и вполголоса добавила.
– Andrew, just make sure that he doesn't try to make a profit selling the horse
and the carriage4.
Ответа Фандорин не услышал – должно быть, молчаливый Эндрю просто кивнул.
«Ну давайте, гады, отстегивайте меня, – мысленно поторопил злоумышленников Эраст
Петрович. – У вас же перемена скоро. Сейчас я вам устрою эксперимент. Про
предохранитель бы только не забыть».
Однако Фандорина ждало серьезное разочарование – никто его отстегивать не стал.
Прямо возле уха раздалось сопение и запахло луком («Тимофэй», безошибочно
определил узник), что-то тихонько скрежетнуло раз, второй, третий, четвертый.
– Готово. Отвинтил, – доложил швейцар. – Бери, Андрюха, несем.
Эраста Петровича подняли вместе с креслом и понесли. Чуть-чуть приоткрыв глаз,
он увидел галерею и освещенные солнцем голландские окна. Все ясно – волокут в
главный корпус, в лабораторию.
Когда, стараясь не шуметь, носильщики ступили в рекреационную залу, Эраст
Петрович всерьез задумался – не очнуться ли ему и не нарушить ли учебный процесс
истошными воплями. Пусть детки посмотрят, какими делами их добрая миледи
занимается. Но из классов доносились такие мирные, уютные звуки – мерный
учительский басок, взрыв мальчишеского смеха, распевка хора – что у Фандорина не
хватило духу. Ничего, еще не время раскрывать карты, оправдал он свою
мягкотелость.
А потом было уже поздно – школьный шум остался позади. Эраст Петрович подглядел,
что его волокут вверх по какой-то лестнице, скрипнула дверь, повернулся ключ.
Даже сквозь закрытые веки было видно, как ярко вспыхнул электрический свет.
Фандорин одним прищуренным глазом быстро обозрел обстановку. Успел разглядеть
какие-то фарфоровые приборы, провода, металлические катушки. Все это ему крайне
не понравилось. Вдали приглушенно ударил колокол – видно, закончился урок, и
почти сразу же донеслись звонкие голоса.
– Надеюсь, все закончится хорошо, – вздохнула леди Эстер. – Мне будет жаль, если
юноша погибнет.
– Я тоже надеюсь, миледи, – явно волнуясь, ответил профессор и загремел чем-то
железным. – Но науки без жертв, увы, не бывает. За каждый новый шажок познания
приходится платить дорогой ценой. На сантиментах далеко не уедешь. А если вам
этот молодой человек так дорог, пусть бы ваш медведь не травил извозчика, а
подсыпал бы ему снотворного. Я бы тогда начал с извозчика, а молодого человека
оставил на потом. Это дало бы ему дополнительный шанс.
– Вы правы, друг мой. Абсолютно правы. Это была непростительная ошибка. – В
голосе миледи звучало неподдельное огорчение. – Но вы все же постарайтесь.
Объясните мне еще раз, что именно вы намерены сделать?
Эраст Петрович навострил уши – этот вопрос его тоже очень интересовал.
– Вам известна моя генеральная идея, – с воодушевлением произнес Бланк и даже
перестал греметь. – Я считаю, что покорение электрической стихии – ключ к
грядущему столетию. Да-да, миледи! До двадцатого века остается двадцать четыре
года, но это не так уж долго. В новом столетии мир преобразится до
неузнаваемости, и свершится эта великая перемена благодаря электричеству.
Электричество – это не просто способ освещения, как полагают профаны. Оно
способно творить чудеса и в великом, и в малом. Представьте себе карету без
лошади, которая едет на электромоторе! Представьте поезд без паровоза – быстрый,
чистый, бесшумный! А мощные пушки, разящие врага направленным разрядом молнии! А
городской дилижанс без конной тяги!
– Все это вы уже много раз говорили, – мягко прервала энтузиаста баронесса. –
Объясните мне про медицинское использование электричества.
– О, это самое интересное, – еще больше возбудился профессор. – Именно этой
сфере электрической науки я намерен посвятить свою жизнь. Макроэлектричество –
турбины, моторы, мощные динамо-машины – изменят окружающий мир, а
микроэлектричество изменит самого человека, исправит несовершенства природной
конструкции homo sapiens. Электрофизиология и электротерапия – вот что спасет
человечество, а вовсе не ваши умники, которые играют в великих политиков или,
смешно сказать, малюют картинки.
– Вы неправы, мой мальчик. Они тоже делают очень важное и нужное дело. Но
продолжайте.
– Я дам вам возможность сделать человека, любого человека, идеальным, избавить
его от пороков. Все дефекты, определяющие поведение человека, гнездятся вот
здесь, в подкорке головного мозга. – Жесткий палец пребольно постучал Эраста
Петровича по темени. – Если объяснять упрощенно, в мозге есть участки, ведающие
логикой, наслаждениями, страхом, жестокостью, половым чувством и так далее, и
так далее. Человек мог бы быть гармонической личностью, если б все участки
функционировали равномерно, но этого не бывает почти никогда. У одного чрезмерно
развит участок, отвечающий за инстинкт самосохранения, и этот человек –
патологический трус. У другого недостаточно задействована зона логики, и этот
человек – непроходимый дурак. Моя теория состоит в том, что при помощи
электрофореза, то есть направленного и строго дозированного разряда
электрического тока, возможно стимулировать одни участки мозга и подавлять
другие, нежелательные.
– Это очень, очень интересно, – сказала баронесса. – Вы знаете, милый Гебхардт,
что я до сих пор не ограничивала вас в финансировании, но почему вы так уверены,
что подобная корректировка психики в принципе возможна?
– Возможна! В этом нет ни малейших сомнений! Известно ли вам, миледи, что в
захоронениях инков обн аружены черепа с одинаковым отверстием вот здесь? – Палец
снова дважды ткнул Эраста Петровича в голову. – Тут расположен участок, ведающий
страхом. Инки знали это и при помощи своих примитивных инструментов выдалбливали
у мальчиков касты воинов трусость, делали своих солдат неустрашимыми. А мышь? Вы
помните?
– Да, ваша «бесстрашная мышь», кидавшаяся на кошку, произвела на меня
впечатление.
– О,это только начало. Представьте себе общество, в котором нет преступников!
Жестокого убийцу, маньяка, вора после ареста не казнят и не посылают на каторгу
– ему всего лишь делают небольшую операцию, и этот несчастный человек, навсегда
избавившись от болезненной жестокости, чрезмерной похоти или непомерной
алчности, становится полезным членом общества! А вообразите, что какого-нибудь
из ваших мальчиков, и без того очень способного, подвергли моему электрофорезу,
еще более усилившему его дар?
– Ну уж своих мальчиков я вам не отдам, – отрезала баронесса. – От чрезмерного
таланта сходят с ума. Лучше уж экспериментируйте с преступниками. А что такое
«чистый человек»?
– Это сравнительно простая операция. Думаю, я к ней уже почти готов. Можно
нанести удар по участку накопления памяти, и тогда мозг человека станет чистым
листом, вы словно пройдетесь по нему ластиком. Сохранятся все интеллектуальные
способности, но приобретенные навыки и знания исчезнут. Вы получаете человека
чистеньким, будто новорожденным. Помните эксперимент с лягушкой? После операции
она разучилась прыгать, но двигательных рефлексов не утратила. Разучилась ловить
мошек, но глотательный рефлекс остался. Теоретически можно было бы обучить ее
всему этому заново. Теперь возьмем нашего пациента… А вы двое, что вылупились?
Берите его, кладите на стол. Macht schnell!5 Вот оно, сейчас! Фандорин
изготовился. Однако подлый Эндрю так крепко взял его за плечи, что нечего было и
пытаться лезть за револьвером. «Тимофэй» чем-то щелкнул, и стальные обручи,
давившие узнику на грудь, убрались.
– Раз-два, взяли! – скомандовал «Тимофэй», беря Эраста Петровича за ноги, а
Эндрю, все так же цепко сжимавший пленнику плечи, легко поднял его из кресла.
Подопытного перенесли на стол и уложили навзничь, причем Эндрю по-прежнему
придерживал его за локти, а швейцар за щиколотки. Кобура немилосердно врезалась
Фандорину в поясницу. Снова раздались звуки колокола – перемена закончилась.
– После того, как я синхронно обработаю электрическим разрядом два участка
мозга, пациент совершенно очистится от предшествующего жизненного опыта и, так
сказать, превратится в младенца. Его нужно будет снова учить всему – ходить,
жевать, пользоваться туалетом, а позднее читать, писать и так далее. Полагаю,
что ваших педагогов это заинтересует, тем более вы ведь уже имеете некоторое
представление о склонностях этого индивида.
– Да. Он отличается прекрасной реакцией, смел, обладает хорошо развитым
логическим мышлением и уникальной интуицией. Надеюсь, все это поддается
восстановлению.
В другой обстановке Эраст Петрович почувствовал бы себя польщенным столь лестной
характеристикой, но сейчас его закорчило от ужаса – он представил, как лежит в
розовой колыбельке, с соской во рту и бессмысленно гугукает, а над ним
склоняется леди Эстер и укоризненно говорит: «У, какие мы нехолосые, снова
мокленькие лежим». Нет уж, лучше смерть!
– У него конвульсии, сэр, – впервые разомкнул уста Эндрю. – Не очнулся бы.
– Невозможно, – отрезал профессор. – Наркоза хватит минимум на два часа. Легкие
конвульсивные движения – это нормально. Опасность, миледи, в одном. У меня не
было достаточно времени, чтобы точно рассчитать потребную силу разряда. Если
дать больше, чем нужно, это убьет пациента или навсегда сделает его идиотом.
Если недобрать, в подкорке сохранятся смутные, остаточные образы, которые под
воздействием внешнего раздражителя могут однажды сложится в определенное
воспоминание.
Помолчав, баронесса произнесла с явным сожалением:
– Мы не можем рисковать. Пускайте разряд посильней.
Раздалось странное жужжание, а потом потрескивание, от которого у Фандорина
мороз пробежал по коже.
– Эндрю, выстригите два кружочка – вот здесь и вот здесь, – сказал Бланк,
коснувшись волос лежащего. – Мне нужно будет подсоединить электроды.
– Нет, этим пусть займется Тимофэй, – решительно объявила леди Эстер. – А я
ухожу. Не хочу это видеть – потом ночью не усну. Эндрю, ты пойдешь со мной. Я
напишу кое-какие срочные депеши, а ты отвезешь их на телеграф. Нужно принять
меры предосторожности – ведь нашего друга скоро хватятся.
– Да-да, миледи, вы мне только будете мешать, – рассеянно ответил профессор,
занятый приготовлениями. – Я немедленно извещу вас о результате.
Железные клещи, которыми были стиснуты локти Эраста Петровича, наконец-то
разжались.
Едва за дверью стихли удаляющиеся шаги, Фандорин открыл глаза, рывком высвободил
ноги и, стремительно разогнув колени, пнул «Тимофэя» в грудь – да так, что тот
отлетел в угол. В следующее мгновение Эраст Петрович уже спрыгнул со стола на
пол и, щурясь от света, рванул из-под фалды заветный «герсталь».
– Ни с места! Убью! – мстительно прошипел воскресший, и в этот миг ему, в самом
деле, хотелось застрелить их обоих – и тупо хлопающего глазами «Тимофэя», и
сумасшедшего профессора, недоуменно застывшего с двумя стальными спицами в руке.
От спиц тонкие провода тянулись к какой-то хитрой, помигивающей огоньками
машине. В лаборатории вообще имелось множество всяких любопытных штук, но
рассматривать их было не ко времени.
Швейцар не пытался подняться с пола и только мелко крестился, но с Бланком,
кажется, было неблагополучно. Эрасту Петровичу показалось, что ученый совсем не
испугался, а только взбешен неожиданным препятствием, которое могло сорвать
эксперимент. В голове пронеслось: сейчас бросится! И желание убить съежилось,
растаяло без остатка.
– Без глупостей! Стоять на месте! – чуть дрогнув голосом, выкрикнул Фандорин.
В ту же секунду Бланк взревел:
– Scweinhund! Du hast alles verdorben!6 – и ринулся вперед, ударившись боком о
край стола.
Эраст Петрович нажал на спуск. Ничего. Предохранитель! Щелкнул кнопкой. Нажал
два раза подряд. Да-дах! – жахнуло двуединым раскатом, и профессор упал ничком,
головой прямо под ноги стрелявшему.
Испугавшись нападения сзади, Фандорин резко равернулся, готовый стрелять еще, но
«Тимофэй» вжался спиной в стену и плачущим голосом зачастил:
– Ваше благородие, не убивайте! Не по своей воле! Христом-богом! Ваше
благородие!
– Вставай, мерзавец! – взвыл полуоглохший, озверевший Эраст Петрович. – Марш
вперед!
Толкая швейцара дулом в спину, погнал по коридору, потом вниз по лестнице. «Тимофэй»
мелко семенил, ойкая всякий раз, когда ствол тыкался ему в позвоночник.
Через рекреационную залу пробежали быстро, и Фандорин старался не смотреть на
открытые двери классных комнат, откуда выглядывали учителя и высовывавшиеся
из-за их спин молчаливые дети в синих мундирчиках.
– Это полиция! – крикнул Эраст Петрович в пространство. – Господа учителя, детей
из классов не выпускать! Самим тоже не выходить!
Длинной галереей, все так же полушагом-полубегом достигли флигеля. У
бело-золотой двери Эраст Петрович толкнул «Тимофэя» изо всех сил – швейцар лбом
распахнул створки и едва удержался на ногах. Никого. Пусто!
– Марш вперед! Открывай все двери! – приказал Фандорин. – И учти: если что,
убью, как собаку.
Швейцар только всплеснул руками и зарысил обратно в коридор. В пять минут
осмотрели все комнаты первого этажа. Ни души – лишь в кухне, грузно навалившись
грудью на стол и вывернув на сторону мертвое лицо, спал вечным сном бедняга
извозчик. Эраст Петрович только мельком взглянул на крошки сахара в бороде, на
лужицу разлившегося чая, и велел «Тимофэю» двигаться дальше.
На втором этаже располагались две спальни, гардеробная и библиотека. Баронессы и
ее лакея не оказалось и там. Где же они? Услышали выстрелы и спрятались где-то в
эстернате? Или вообще скрылись бегством?
Эраст Петрович в сердцах взмахнул рукой с револьвером, и внезапно грянул
выстрел. Пуля с визгом отрикошетила от стены и ушла в окно, оставив на стекле
аккуратную звездочку с расходящимися лучиками. Черт, предохранитель-то снят, а
спуск слабый, вспомнил Фандорин и тряхнул головой, чтобы освободиться от звона в
ушах.
На «Тимофэя» неожиданный выстрел произвел магическое воздействие – швейцар
повалился на колени и заканючил:
– Ваше бла… ваше высокоблагородие… Не лишайте жизни! Бес попутал! Все, все, как
на духу! Ведь детки, жена хворая! Покажу! Как Бог свят покажу! В погребе они, в
подвале тайном! Покажу, только душу не погубите!
– В каком таком подвале? – грозно спросил Эраст Петрович и поднял пистолет,
словно и в самом деле собирался немедленно учинить расправу.
– А вот за мной, за мной пожалуйте.
Швейцар вскочил на ноги и, поминутно оглядываясь, повел Фандорина снова на
первый этаж, в кабинет баронессы.
– По случаю один раз подглядел… Оне нас не подпускали. Не было у них к нам
доверия. А как же – русский человек, душа православная, не англинских кровей. –
«Тимофэй» перекрестился. – Только Андрею ихнему туда ход был, а нам ни-ни.
Он забежал за письменный стол, повернул ручку на секретере, и секретер вдруг
отъехал вбок, обнажив небольшую медную дверь.
– Открывай! – велел Эраст Петрович.
«Тимофэй» еще трижды перекрестился и толкнул дверцу. Она беззвучно отворилась, и
показалась лестница, ведущая вниз, в темноту.
Подталкивая швейцара в спину, Фандорин стал осторожно спускаться. Лестница
кончилась стенкой, но за угол, направо, сворачивал низкий коридор.
– Пошел, пошел! – шикнул на замешкавшего «Тимофэя» Эраст Петрович.
Свернули за угол, в кромешную тьму. Надо было свечу захватить, подумал Фандорин
и полез левой рукой в карман за спичками, но впереди вдруг ярко вспыхнуло и
грохнуло. Швейцар ойкнул и осел на пол, а Эраст Петрович выставил вперед «герсталь»
и нажимал на спуск до тех пор, пока боек не защелкал по пустым гильзам.
Наступила гулкая тишина. Трясущимися пальцами Фандорин достал коробок, чиркнул
спичкой. «Тимофэй» бесформенной кучей сидел у стены и не шевелился. Сделав
несколько шагов вперед, Эраст Петрович увидел лежащего навзничь Эндрю. Дрожащий
огонек немного поиграл в стеклянных глазах и погас.
Оказавшись в темноте, учит великий Фуше, нужно зажмурить глаза, досчитать до
тридцати, чтобы сузились зрачки, и тогда зрение сможет различить самый
незначительный источник света. Эраст Петрович для верности досчитал до сорока,
открыл глаза – и точно: откуда-то пробивалась полоска света. Выставив руку с
бесполезным «герсталем», он шагнул раз, другой, третий и увидел впереди слегка
приоткрытую дверь, из щели которой и лился слабый свет. Баронесса могла
находиться только там. Фандорин решительно направился к светящейся полоске и с
силой толкнул дверь.
Его взору открылась небольшая комнатка с какими-то стеллажами вдоль стен.
Посреди комнаты стоял стол, на нем горела свеча в бронзовом подсвечнике и
освещала расчерченное тенями лицо леди Эстер.
– Входите, мой мальчик, – спокойно сказала она. – Я вас жду.
Эраст Петрович переступил порог, и дверь внезапно захлопнулась у него за спиной.
Он вздрогнул, обернулся и увидел, что на двери нет ни скобы, ни ручки.
– Подойдите ближе, – тихо попросила миледи. – Я хочу получше рассмотреть ваше
лицо, потому что это лицо судьбы. Вы – камешек, встретившийся на моей дороге.
Маленький камешек, о который мне суждено было споткнуться.
Задетый таким сравнением, Фандорин приблизился к столу и увидел, что перед
баронессой на столе стоит гладкая металлическая шкатулка.
– Что это? – спросил он.
– Об этом чуть позже. Что вы сделали с Гебхардтом?
– Он мертв. Сам виноват – нечего было лезть под пулю, – грубовато ответил Эраст
Петрович, стараясь не думать о том, что в считанные несколько минут убил двух
людей.
– Это большая потеря для человечества. Странный, одержимый был человек, но
великий ученый. Одним Азазелем стало меньше…
– Что такое «Азазель»? – встрепенулся Фандорин. – Какое отношение к вашим
сиротам имеет этот сатана?
– Азазель – не сатана, мой мальчик. Это великий символ спасителя и просветителя
человечества. Господь создал этот мир, создал людей и предоставил их самим себе.
Но люди так слабы и так слепы, они превратили божий мир в ад. Человечество давно
бы погибло, если б не особые личности, время от времени появлявшиеся среди
людей. Они не демоны и не боги, я зову их hero civilisateur7. Благодаря каждому
из них человечество делало скачок вперед. Прометей дал нам огонь. Моисей дал нам
понятие закона. Христос дал нравственный стержень. Но самый ценный из этих
героев – иудейский Азазель, научивший человека чувству собственного достоинства.
Сказано в «Книге Еноха»: «Он проникся любовью к людям и открыл им тайны,
узнанные на небесах». Он подарил человеку зерцало, чтобы видел человек позади
себя – то есть, имел память и понимал свое прошлое. Благодаря Азазелю мужчина
может заниматься ремеслами и защищать свой дом. Благодаря Азазелю женщина из
плодоносящей безропотной самки превратилась в равноправное человеческое
существо, обладающее свободой выбора – быть уродливой или красивой, быть матерью
или амазонкой, жить ради семьи или ради всего человечества. Бог только сдал
человеку карты, Азазель же учит, как надо играть, чтобы выиграть. Каждый из моих
питомцев – Азазель, хоть и не все они об этом знают.
– Как «не все»? – перебил Фандорин.
– В тайную цель посвящены немногие, лишь самые верные и несгибаемые, – пояснила
миледи. – Они-то и берут на себя всю грязную работу, чтобы остальные мои дети
остались незапятнанными. «Азазель» – мой передовой отряд, который должен
исподволь, постепенно прибрать к рукам штурвал управления миром. О, как
расцветет наша планета, когда ее возглавят мои Азазели! И это могло бы произойти
так скоро – через каких-нибудь двадцать лет… Остальные же питомцы эстернатов, не
посвященные в тайну «Азазеля», просто идут по жизни своим путем, принося
человечеству неоценимую пользу. А я всего лишь слежу за их успехами, радуюсь их
достижениям и знаю, что если возникнет необходимость, никто из них не откажет в
помощи своей матери. Ах, что с ними будет без меня? Что будет с миром?… Но
ничего, «Азазель» жив, он доведет мое дело до конца.
Эраст Петрович возмутился:
– Видел я ваших Азазелей, ваших «верных и несгибаемых»! Морбид с Францем, Эндрю
и тот, с рыбьими глазами, что Ахтырцева убил! Это они – ваша гвардия, миледи?
Они – самые достойные?
– Не только они. Но и они тоже. Помните, мой друг, я говорила вам, что не
каждому из моих детей удается найти свой путь в современном мире, потому что их
дарование осталось в далеком прошлом или же потребуется в далеком будущем? Так
вот, из таких воспитанников получаются самые верные и преданные исполнители.
Одни мои дети – мозг, другие – руки. А человек, устранивший Ахтырцева, не из
моих детей. Он наш временный союзник.
Пальцы баронессы рассеянно погладили полированную поверхность шкатулки и как бы
случайно, между делом, вдавили маленькую круглую кнопку.
– Все, милый юноша. У нас с вами осталось две минуты. Мы уйдем из жизни вместе.
К сожалению, я не могу оставить вас в живых. Вы станете вредить моим детям.
– Что это? – закричал Фандорин и схватил шкатулку, оказавшуюся довольно тяжелой.
– Бомба?
– Да, – сочувственно улыбнулась леди Эстер. – Часовой механизм. Изобретение
одного из моих талантливых мальчиков. Такие шкатулки бывают тридцатисекундные,
двухчасовые, даже двенадцатичасовые. Вскрыть ее и остановить механизм
невозможно. Эта мина рассчитана на сто двадцать секунд. Я погибну вместе с моим
архивом. Моя жизнь окончена, но я успела сделать не так уж мало. Мое дело
продолжится, и меня еще вспомнят добрым словом.
Эраст Петрович попытался подцепить кнопку ногтями, но из этого ничего не вышло.
Тогда он бросился к двери и стал шарить по ней пальцами, стучать кулаками. Кровь
пульсировала в ушах, отсчитывая биение времени.
– Лизанька! – в отчаянии простонал гибнущий Фандорин. – Миледи! Я не хочу
умирать! Я молод! Я влюблен!
Леди Эстер смотрела на него с состраданием. В ней явно происходила какая-то
борьба.
– Пообещайте, что охота на моих детей не станет целью вашей жизни, – тихо
молвила она, глядя Эрасту Петровичу в глаза.
– Клянусь! – воскликнул он, готовый в эту минуту обещать все, что угодно.
После мучительной, бесконечно долгой паузы миледи улыбнулась мягкой, материнской
улыбкой:
– Ладно. Живите, мой мальчик. Но поспешите, у вас сорок секунд.
Она сунула руку под стол, и медная дверь, скрипнув, открылась вовнутрь.
Кинув последний взгляд на неподвижную седую женщину и колыхнувшееся пламя свечи,
Фандорин огромными прыжками понесся по темному коридору. Он ударился с разбега о
стену, на четвереньках вскарабкался по лестнице, выпрямился, в два скачка
пересек кабинет.
Еще через десять секунд дубовые двери флигеля чуть не слетели с петель от
мощного толчка, и по крыльцу кубарем слетел молодой человек с перекошенным
лицом. Он пронесся по тихой, тенистой улице до угла и лишь там остановился,
тяжело дыша. Оглянулся, замер.
Шли секунды, а ничего не происходило. Солнце благодушно золотило кроны тополей,
на скамейке дремала рыжая кошка, где-то во дворе кудахтали куры.
Эраст Петрович схватился за бешено бьющееся сердце. Обманула! Провела, как
мальчишку! А сама через черный ход ушла!
Он зарычал от бессильной ярости, и словно в ответ ему флигель откликнулся точно
таким же рычанием. Стены дрогнули, крыша едва заметно качнулась, и откуда-то
из-под земли донесся утробный гул разрыва. |