|
Глава десятая,
в которой фигурирует синий портфель
28 июня по западному стилю, а по-русскому 16-го, ближе к вечеру, перед
гостиницей «Уинтер квин» что на Грей-стрит, остановилась наемная карета. Кучер в
цилиндре и белых перчатках соскочил с козел, откинул ступеньку и с поклоном
распахнул черную лаковую дверцу с надписью «Dunster&Dunster. Since 1848. London
Regal Tours"1. Сначала из дверцы высунулся сафьяновый дорожный сапог, окованный
серебряными гвоздиками, а потом на тротуар ловко спрыгнул цветущий юный
джентльмен с пышными усами, удивительно не шедшими к его свежей физиономии, в
тирольской шляпе с перышком и широком альпийском плаще. Молодой человек
огляделся по сторонам, увидел тихую, ничем не примечательную улочку и с
волнением воззрился на здание отеля. Это был довольно невзрачный четырехэтажный
особняк в георгианском стиле, явно знававший лучшие времена.
Немного помедлив, джентльмен проговорил по-русски:
– Эх, была не была.
После этой загадочной фразы он поднялся по ступенькам и вошел в вестибюль.
Буквально в следующую секунду из паба, расположенного напротив, вышел некто в
черном плаще и, надвинув на самые глаза высокий картуз с блестящим козырьком,
принялся прохаживаться мимо дверей гостиницы.
Однако это примечательное обстоятельство ускользнуло от внимания приезжего,
который уже стоял возле стойки, разглядывая тусклый портрет какой-то
средневековой дамы в пышном жабо – должно быть, той самой «Зимней королевы».
Дремавший за стойкой портье довольно равнодушно приветствовал иностранца, но,
увидев, как тот дает бою, всего лишь поднесшему саквояж, целый шиллинг,
поздоровался еще раз, гораздо приветливей, причем теперь назвал приезжего уже не
просто sir, а your honour.
Молодой человек спросил, есть ли свободные номера, потребовал самый лучший, с
горячей водой и газетами, и записался в книге постояльцев Эразмусом фон Дорном
из Гельсингфорса. После этого портье ни за что ни про что получил полсоверена и
стал называть полоумного чужестранца your lordship.
Между тем «господин фон Дорн» пребывал в нешуточных сомнениях. Трудно было себе
представить, чтобы блестящая Амалия Казимировна остановилась в этой
третьеразрядной гостинице. Что-то здесь было явно не так.
В растерянности он даже спросил у изогнувшегося от усердия портье, нет ли в
Лондоне другой гостиницы с таким же названием, и получил клятвенное заверение,
что не только нет, но никогда и не было, если не считать той «Уинтер квин», что
стояла на этом же самом месте и сгорела дотла более ста лет назад.
Неужели все впустую – и двадцатидневное кружное путешествие через Европу, и
приклеенные усы, и роскошный экипаж, нанятый на вокзале Ватерлоо вместо обычного
кэба, и, наконец, зря потраченный полсоверен?
Ну уж бакшиш-то ты мне, голубчик, отработаешь, подумал Эраст Петрович (будем
именовать его так, несмотря на инкогнито).
– Скажите-ка, любезный, не останавливалась ли тут одна особа, некая мисс Ольсен?
– с фальшивой небрежностью спросил он, облокачиваясь на стойку.
Ответ, хоть и вполне предсказуемый, заставил сердце Фандорина тоскливо сжаться:
– Нет, милорд, леди с таким именем у нас не живет и не жила.
Прочтя в глазах постояльца смятение, портье выдержал эффектную паузу и
целомудренно сообщил:
– Однако упомянутое вашей светлостью имя мне не вполне незнакомо.
Эраст Петрович покачнулся и выудил из кармана еще один золотой.
– Говорите.
Портье наклонился вперед и, обдав запахом дешевой кельнской воды, шепнул:
– На имя этой особы к нам поступает почта. Каждый вечер в десять часов приходит
некий мистер Морбид, по виду слуга или дворецкий, и забирает письма.
– Огромного роста, с большими светлыми бакенбардами и такое ощущение, что
никогда в жизни не улыбался? – быстро спросил Эраст Петрович.
– Да, милорд, это он.
– И часто приходят письма?
– Часто, милорд, почти каждый день, а бывает, что и не одно. Сегодня, например,
– портье многозначительно оглянулся на шкаф с ячейками, – так целых три.
Намек был сразу понят.
– Я бы взглянул на конверты – просто так, из любопытства, – заметил Фандорин,
постукивая по стойке очередным полсовереном.
Глаза портье зажглись лихорадочным блеском: творилось нечто невероятное,
непостижимое рассудку, но чрезвычайно приятное.
– Вообще-то это строжайше запрещено, милорд, но… Если только взглянуть на
конверты…
Эраст Петрович жадно схватил письма, но его ждало разочарование – конверты были
без обратного адреса. Кажется, третий золотой был потрачен зря. Шеф, правда,
санкционировал любые траты «в пределах разумного и в интересах дела»… А что там
на штемпелях?
Штемпели заставили Фандорина задуматься: одно письмо было из Штутгарта, другое
из Вашингтона, а третье аж из Рио-де-Жанейро. Однако!
– И давно мисс Ольсен получает здесь корреспонденцию? – спросил Эраст Петрович,
мысленно высчитывая, сколько времени плывут письма через океан. И еще ведь надо
было в Бразилию здешний адрес сообщить! Получалось как-то странно. Ведь Бежецкая
могла прибыть в Англию самое раннее недели три назад.
Ответ был неожиданным:
– Давно, милорд. Когда я начал здесь служить – а тому четыре года, – письма уже
приходили.
– Как так?! Вы не путаете?
– Уверяю вас, милорд. Правда, мистер Морбид служит у мисс Ольсен недавно,
пожалуй, с начала лета. Во всяком случае до него за корреспонденцией приходил
мистер Мебиус, а еще раньше мистер… м-м, виноват, запамятовал, как его звали.
Такой был неприметный джентльмен и тоже не из разговорчивых.
Ужасно хотелось заглянуть в конверты. Эраст Петрович испытующе посмотрел на
информатора. Пожалуй, не устоит. Однако тут новоиспеченному титулярному
советнику и дипломатическому курьеру первой категории пришла в голову идея
получше.
– Так говорите, этот мистер Морбид приходит каждый вечер в десять?
– Как часы, милорд.
Эраст Петрович выложил на стойку четвертый полсоверен и, перегнувшись, зашептал
счастливцу-портье на ухо.
Время, остававшееся до десяти часов, было использовано наипродуктивнейшим
образом.
Первым делом Эраст Петрович смазал и зарядил свой курьерский «кольт». Затем
отправился в туалетную комнату и, попеременно нажимая на педали горячей и
холодной воды, за каких-нибудь пятнадцать минут наполнил ванну. Полчаса он
нежился, а когда вода остыла, план дальнейших действий был уже окончательно
составлен.
Снова приклеив усы и немного полюбовавшись на себя в зеркало, Фандорин оделся
неприметным англичанином: черный котелок, черный пиджак, черные брюки, черный
галстук. В Москве его, пожалуй, приняли бы за гробовщика, но в Лондоне он, надо
полагать, сойдет за невидимку. Да и ночью будет в самый раз – прикрой лацканами
рубашку на груди, подтяни манжеты, и растворишься в объятьях темноты, а это для
плана было крайне важно.
Осталось еще часа полтора на ознакомительную прогулку по окрестностям. Эраст
Петрович свернул с Грей-стрит на широкую улицу, всю заполненную экипажами, и
почти сразу же очутился у знаменитого театра «Олд-Вик», подробно описанного в
путеводителе. Прошел еще немного и – о чудо! – увидел знакомые очертания вокзала
Ватерлоо, откуда карета везла его до «Зимней королевы» добрых сорок минут –
кучер, пройдоха, взял пять шиллингов. А затем показалась и серая, неуютная в
вечерних сумерках Темза. Глядя на ее грязные воды, Эраст Петрович поежился, и
его почему-то охватило мрачное предчувствие.В этом чужом городе он вообще
чувствовал себя неуютно. Встречные смотрели мимо, ни один не взглянул в лицо,
что, согласитесь, в Москве было бы абсолютно невообразимо. Но при этом Фандорина
не покидало странное чувство, будто в спину ему уперт чей-то недобрый взгляд.
Несколько раз молодой человек оглядывался и однажды вроде бы заметил, как за
театральную тумбу отшатнулась фигура в черном. Тут Эраст Петрович взял себя в
руки, обругал за мнительность и более не оборачивался. Все нервы проклятые. Он
даже заколебался – не подождать ли с осуществлением плана до завтрашнего вечера?
Тогда можно будет утром наведаться в посольство и встретиться с таинственным
письмоводителем Пыжовым, про которого говорил шеф. Но трусливая осторожность –
чувство постыдное, да и времени терять не хотелось. И так уж без малого три
недели на пустяки ушли.
Путешествие по Европе оказалось менее приятным, чем полагал вначале окрыленный
Фандорин. Территория, расположенная по ту сторону пограничного Вержболова,
удручила его разительной несхожестью с родными скромными просторами. Эраст
Петрович смотрел в окно вагона и все ждал, что чистенькие деревеньки и
игрушечные городки закончатся и начнется нормальный пейзаж, но чем дальше от
российской границы отъезжал поезд, тем домики становились белее, а городки
живописней. Фандорин все суровел и суровел, но разнюниться себе не позволял. В
конце концов, не все золото, что блестит, говорил он себе, но на душе все равно
сделалось как-то тошновато.
Потом ничего, пообвыкся и уже казалось, что в Москве не намного грязней, чем в
Берлине, а Кремль и золотые купола церквей у нас такие, что немцам и не снилось.
Мучило другое – военный агент русского посольства, которому Фандорин передал
пакет с печатями, велел пока дальше не ехать и ждать секретной корреспонденции
для передачи в Вену. Ожидание растянулось на неделю, и Эрасту Петровичу надоело
слоняться по тенистой Унтер-ден-Линден, надоело умиляться на упитанных лебедей в
берлинских парках.
То же самое повторилось и в Вене, только теперь пришлось пять дней дожидаться
пакета, предназначенного для военного агента в Париже. Эраст Петрович нервничал,
представляя, что «мисс Ольсен», не дождавшись весточки от своего Ипполита,
съехала из отеля, и теперь ее вовек не сыскать. От нервов Фандорин подолгу
сиживал в кафе, ел много миндальных пирожных и литрами пил крем-соду.
Зато в Париже он взял инициативу в свои руки: в российское представительство
заглянул на пять минут, вручил посольскому полковнику бумаги и безапелляционно
заявил, что имеет особое задание и задерживаться не может ни единого часа. В
наказание за бесплодно потраченное время даже Париж смотреть не стал, только
проехал в фиакре по новым, только что проложенным бароном Османом бульварам – и
на Северный вокзал. Потом, на обратном пути, еще будет время.
Без четверти десять, закрывшись номером «Таймс» с проверченной для обзора
дыркой, Эраст Петрович уже сидел в фойе «Зимней королевы». На улице дожидался
предусмотрительно нанятый кэб. Согласно полученной инструкции, портье
демонстративно не смотрел в сторону не по-летнему одетого постояльца и даже
норовил отвернуться в противоположную сторону.
В три минуты одиннадцатого звякнул колокольчик, дверь распахнулась и вошел
исполинского роста мужчина в серой ливрее. Он, «Джон Карлыч»! Фандорин вплотную
припал глазом к странице с описанием бала у принца Уэльского.
Портье воровато покосился на некстати зачитавшегося мистера фон Дорна и еше,
подлец, мохнатыми бровями вверх-вниз задвигал, но объект, по счастью,этого не
заметил или счел ниже своего достоинства оборачиваться.
Кэб оказался кстати. Выяснилось, что дворецкий не пришел пешком, а приехал на
«эгоистке» – одноместной коляске, в которую был запряжен крепкий вороной конек.
Кстати был и зарядивший дождик – «Джон Карлыч» поднял кожаный верх и теперь при
всем желании не смог бы обнаружить слежку.
Приказу следовать за человеком в серой ливрее кэбмен ничуть не удивился, щелкнул
длинным кнутом, и план вступил в свою первую фазу.
Стемнело. На улицах горели фонари, но не знавший Лондона Эраст Петрович очень
скоро потерял ориентацию, запутавшись в одинаковых каменных кварталах чужого,
угрожающе безмолвного города. Некоторое время спустя дома стали пониже и пореже,
во мраке вроде бы поплыли очертания деревьев, а еще минут через пятнадцать
потянулись окруженные садами особняки. У одного из них «эгоистка» остановилась,
от нее отделился гигантский силуэт и отворил высокие решетчатые ворота.
Высунувшись из кэба, Фандорин увидел, как коляска въезжает в ограду, после чего
ворота снова закрылись.
Сообразительный кэбмен сам остановил лошадь, обернулся и спросил:
– Должен ли я сообщить об этой поездке в полицию, сэр?
– Вот вам крона и решите этот вопрос сами, – ответил Эраст Петрович, решив, что
не будет просить извозчика подождать – уж больно шустер. Да и неизвестно еще,
когда ехать назад. Впереди ждала полная неизвестность.
Ограду перемахнуть оказалось нетрудно, в гимназические годы преодолевались и не
такие.
Сад пугал тенями и негостеприимно тыкал в лицо сучьями. Впереди сквозь деревья
смутно белели очертания двухэтажного дома под горбатой крышей. Фандорин,
стараясь потише хрустеть, подобрался к самым последним кустам (от них пахло
сиренью – вероятно, это и была какая-нибудь английская сирень) и произвел
рекогносцировку. Не просто дом, а, пожалуй, вилла. У входа фонарь. На первом
этаже окна горят, но там, похоже, расположены службы. Гораздо интереснее
зажженное окно на втором этаже (здесь вспомнилось, что у англичан он почему-то
называется «первым»), но как туда подобраться? К счастью, неподалеку водосточная
труба, а стена обросла чем-то вьющимся и на вид довольно ухватистым. Навыки
недавнего детства опять могли оказаться кстати.
Эраст Петрович черной тенью переметнулся к самой стене и потряс водосток. Вроде
бы крепкий и не дребезжит. Поскольку жизненно важно было не грохотать, подъем
шел медленней, чем хотелось бы. Наконец, нога нащупала приступку, очень удачно
опоясывавшую весь второй этаж, и Фандорин, осторожно уцепившись за плющ, дикий
виноград, лианы – черт его знает, как назывались эти змееобразные стебли, – стал
мелкими шажочками подбираться к заветному окну.
В первый миг охватило жгучее разочарование – в комнате никого не было. Лампа под
розовым абажуром освещала изящное бюро с какими-то бумагами, в углу, кажется,
белела постель. Не поймешь – то ли кабинет, то ли спальня. Эраст Петрович
подождал минут пять, но ничего не происходило, только на лампу, подрагивая
мохнатыми крылышками, села жирная ночная бабочка. Неужто придется лезть обратно?
Или рискнуть и пробраться внутрь? Он слегка толкнул раму, и она приоткрылась.
Фандорин заколебался, браня себя за нерешительность и промедление, но
выяснилось, что медлил он правильно – дверь отворилась и в комнату вошли двое,
женщина и мужчина.
При виде женщины у Эраста Петровича чуть не вырвался торжествующий вопль – это
была Бежецкая! С гладко зачесанными черными волосами, перетянутыми алой лентой,
в кружевном пеньюаре, поверх которого была накинута цветастая цыганская шаль,
она показалась ему ослепительно прекрасной. О, такой женщине можно простить
любые прегрешения!
Обернувшись к мужчине, – его лицо оставалось в тени, но судя по росту это был
мистер Морбид, – Амалия Казимировна сказала на безупречном английском (шпионка,
наверняка шпионка!):
– Так это наверняка он?
– Да, мэм. Ни малейших сомнений.
– Откуда такая уверенность? Вы что, его видели?
– Нет, мэм. Сегодня там дежурил Франц. Он доложил, что мальчишка прибыл в
седьмом часу. Описание совпало в точности, вы даже про усы угадали.
Бежецкая звонко рассмеялась.
– Однако нельзя его недооценивать, Джон. Мальчик из породы счастливчиков, а я
этот тип людей хорошо знаю – они непредсказуемы и очень опасны.
У Эраста Петровича екнуло под ложечкой. Уж не о нем ли речь? Да нет, не может
быть.
– Пустяки, мэм. Вам стоит только распорядиться… Съездим с Францем, и покончим
разом. Номер пятнадцать, второй этаж.
Так и есть! Как раз в пятнадцатом номере, на третьем этаже (по-английски
втором), Эраст Петрович и остановился. Но как узнали?! Откуда?! Фандорин рывком,
невзирая на боль, оторвал свои постыдные, бесполезные усы.
Амалия Казимировна, или как там ее звали на самом деле, нахмурилась, в голосе
зазвучал металл:
– Не сметь! Сама виновата, сама и исправлю свою ошибку. Один раз в жизни
доверилась мужчине… Меня удивляет только, почему из посольства нам не дали знать
о его приезде?
Фандорин весь обратился в слух. Так у них свои люди в русском посольстве! Ну и
ну! А Иван Францевич еще сомневался! Скажи, кто, скажи!
Однако Бежецкая заговорила о другом:
– Письма есть?
– Сегодня целых три, мэм. – И дворецкий с поклоном передал конверты.
– Хорошо, Джон, можете идти спать. Сегодня вы мне больше не понадобитесь. – Она
подавила зевок.
Когда за мистером Морбидом закрылась дверь, Амалия Казимировна небрежно бросила
письма на бюро, а сама подошла к окну. Фандорин отпрянул за выступ, сердце у
него бешено колотилось. Невидяще глядя огромными глазами в моросящую тьму,
Бежецкая (если б не стекло, до нее можно было бы дотронуться рукой) задумчиво
пробормотала по-русски:
– Вот скучища-то, прости Господи. Сиди тут, кисни…
Затем она повела себя очень странно: подошла к игривому настенному бра в виде
Амура и нажала малолетнему богу любви пальцем на бронзовый пупок. Висевшая рядом
гравюра (кажется, что-то охотничье) бесшумно отъехала в сторону, обнажив медную
дверцу с круглой ручкой. Бежецкая выпростала из воздушного рукава тонкую голую
руку, повертела рукоятку туда-сюда, и дверца, мелодично тренькнув, открылась.
Эраст Петрович прижался носом к стеклу, боясь пропустить самое важное.
Амалия Казимировна, как никогда похожая на царицу египетскую, грациозно
потянулась, достала что-то из сейфа и обернулась. В руках у нее был синий
бархатный портфель.
Она села к бюро, вынула из портфеля большой желтый конверт, а оттуда какой-то
мелко исписанный лист. Взрезала ножом полученные письма и что-то переписала из
них на листок. Это заняло не более двух минут. Потом, снова вложив письма и
листки в портфель, Бежецкая зажгла пахитоску, и неколько раз глубоко затянулась,
задумчиво глядя куда-то в пространство.
У Эраста Петровича затекла рука, которой он держался за стебли, в бок больно
впивалась рукоятка «кольта», да еще начали ныть неудобно вывернутые ступни.
Долго в таком положении ему было не простоять.
Наконец Клеопатра загасила пахитоску, встала и удалилась в дальний, слабо
освещенный угол комнаты, открылась какая-то невысокая дверь, снова закрылась и
донесся звук льющейся воды. Очевидно, там находилась ванная.
На бюро соблазнительно лежал синий портфель, а женщины, как известно, вечерним
туалетом занимаются подолгу… Фандорин толкнул створку окна, поставил колено на
подоконник и в два счета оказался в комнате. То и дело поглядывая в сторону
ванной, где по-прежнему ровно шумела вода, он принялся потрошить портфель.
Внутри оказалась большая стопка писем и давешний желтый конверт. На конверте
адрес: «Mr. Nickolas M. Croog, Poste restante, l'Hotel des
postes, S.-Petersbourg, Russie"4. Так, уже неплохо. Внутри лежали
разграфленные листки, исписанные по-английски хорошо знакомым Эрасту Петровичу
косым почерком. В первом столбце какой-то номер, во втором название страны, в
третьем чин или должность, в четвертом дата, в пятом тоже дата – разные числа
июня по возрастающей. Например, самые последние три записи, судя по чернилам,
только что сделанные, выглядели так: N.1053F, Бразилия, начальник личной охраны
императора, отправлено 30 мая, получено 28 июня 1876; N.852F, Североамериканские
Соединенные Штаты, заместитель председателя сенатского комитета, отправлено 10
июня, получено 28 июня 1876; N.354F, Германия, председатель окружного суда,
отправлено 25 июня, получено 28 июня 1876.
Стоп! Письма, пришедшие сегодня в гостиницу на имя мисс Ольсен, были из
Рио-де-Жанейро, Вашингтона и Штутгарта. Эраст Петрович порылся в стопке писем,
разыскал бразильское. Внутри был листок без обращения и подписи, всего одна
строчка: 30 мая, начальник личной охраны императора, N.1053F. Итак, Бежецкая
зачем-то переписывает содержание получаемых ею писем на листки, которые затем
отправляет в Петербург какому-то мсье Николя Кроогу или, скорее, мистеру
Николасу Кроогу. Зачем? Почему в Петербург? Что это вообще все значит?
Вопросы толкались локтями, налезая один на другой, но разбираться с ними было
некогда – в ванной перестала литься вода. Фандорин наскоро запихнул бумаги и
письма обратно в портфель, но ретироваться к окну не успел. В дверном проеме
застыла тонкая белая фигура.
Эраст Петрович выхватил из-за пояса револьвер и свистящим шепотом приказал:
– Госпожа Бежецкая, один звук, и я вас застрелю! Подойдите и сядьте! Живо!
Она молча приблизилась, зачарованно смотря на него бездонными мерцающими
глазами, села возле бюро.
– Что, не ждали? – язвительно поинтересовался Эраст Петрович. – За дурачка меня
держали?
Амалия Казимировна молчала, взгляд ее был внимательным и немного удивленным,
словно она видела Фандорина впервые.
– Что означают сии списки? – спросил он, тряхнув «кольтом». – При чем здесь
Бразилия? Кто скрывается под номерами? Ну же, отвечайте!
– Повзрослел, – неожиданно проговорила Бежецкая тихим, задумчивым голосом. – И,
кажется, возмужал.
Она уронила руку, и пеньюар сполз с округлого плеча, такого белого, что Эраст
Петрович сглотнул.
– Смелый, задиристый дурачок, – сказала она все так же негромко и посмотрела ему
прямо в глаза. – И очень, очень хорошенький.
– Если вы вздумали меня соблазнять, то попусту тратите время, – краснея
пробормотал он. – Не такой уж я дурачок, как вы воображаете.
Амалия Казимировна грустно молвила:
– Вы – бедный мальчик, который даже не понимает, во что ввязался. Бедный
красивый мальчик. И мне вас теперь не спасти…
– Подумали бы сначала о собственном спасении! – Эраст Петрович старался не
смотреть на проклятое плечо, которое заголилось еще больше. Разве бывает такая
сияющая, снежно-молочная кожа?
Бежецкая порывисто поднялась, и он отпрянул, выставив вперед дуло.
– Сидите!
– Не бойтесь, глупенький. Какой вы румяный. Можно потрогать?
Она протянула руку и слегка коснулась пальцами его щеки.
– Горячий… Что же мне с вами делать?
Вторая ее рука нежно легла на его пальцы, сжимавшие револьвер. Матовые
немигающие глаза были так близко, что Фандорин увидел в них два маленьких
розовых отражения лампы.Странная пассивность охватила молодого человека, он
вспомнил, как Ипполит предупреждал про мотылька, но вспомнил как-то отстраненно,
словно и не его касалось.
А дальше произошло вот что. Левой рукой Бежецкая отвела «кольт» в сторону,
правой же схватила Эраста Петровича за воротник и рванула на себя, одновременно
ударив его лбом в нос. От острой боли Фандорин ослеп, а впрочем он все равно
ничего не увидел бы, потому что лампа с грохотом полетела на пол, и воцарилась
кромешная тьма. От следующего удара – коленом в пах – молодой человек согнулся
пополам, пальцы его судорожно сжались, и комнату озарило вспышкой, разодрало
выстрелом. Амалия судорожно вдохнула воздух, полувсхлипнула-полувскрикнула, и
никто больше не бил Эраста Петровича, никто не сжимал ему запястье. Раздался
звук падающего тела. В ушах звенело, по подбородку в два ручья стекала кровь, из
глаз лились слезы, а в низу живота было так скверно, что хотелось только одного
– сжаться в комок и переждать, перетерпеть, перемычать эту невыносимую боль. Но
мычать было некогда – снизу доносились громкие голоса, грохот шагов.
Фандорин схватил со стола портфель, кинул его в окно, полез через подоконник и
чуть не сорвался, потому что рука все еще сжимала пистолет. Он не помнил, как
слез по трубе, очень боялся не найти в темноте портфель, однако тот был хорошо
виден на белом гравии. Эраст Петрович подобрал его и побежал напролом через
кусты, скороговоркой бормоча под нос: «Хорош дипломатический курьер… Женщину
убил… Господи, что делать-то, что делать…Сама виновата… Я и не хотел вовсе… Куда
теперь… Полиция будет искать… Или эти… Убийца… В посольство нельзя… Бежать из
страны, скорей… Тоже нельзя… На вокзалах, в портах будут искать… За свой
портфель они землю перевернут… Затаиться… Господи, Иван Францевич, что же
делать, что делать?…» Фандорин на бегу оглянулся и увидел такое, что споткнулся
и чуть не упал. В кустах неподвижно стояла черная фигура в длинном плаще. В
лунном свете белело застывшее, странно знакомое лицо. Граф Зуров!
Взвизгнув, вконец ошалевший Эраст Петрович перемахнул через ограду, метнулся
вправо, влево (откуда кэб-то приехал?), и решив, что все равно, побежал направо. |