Содержание

Читальный зал

История третья

Глава 3

Обычное вокзальное зрелище — мечется по перронам горстка людей, пытаясь разобраться, откуда же отходит — если уже не отошел, их поезд. Почему то чаще всего в роли таких вот опаздывающих выступают либо женщины-челноки, груженые полосатыми клеенчатыми сумками-китайками, либо, напротив, люди интеллигентные, обремененные лишь дипломатами от “Самсонайт” и кожаными барсетками.

Мы относились к какому-то экзотическому подвиду второй категории — багажом не располагали вовсе, а вид имели большей частью странный, но внушающий уважение.

На перроне стрелка вновь начала вращаться — мы приблизились к книге.

— Пытается уехать, — торжественно провозгласил Завулон. — Так... сейчас выясним, какие поезда отходят...

Взгляд Темного затуманился — он предвидел будущее, прозревая, какой поезд первым отойдет от перрона.

Я посмотрел на информационное табло, висящее за нашей спиной. И сказал:

— Сейчас отойдет Москва — Алматы. Через пять минут, со второго пути.

Завулон вернулся из своих провидческих странствий и сообщил: — Поезд в Казахстан со второго пути. Через пять минут.

Вид у него был очень довольный. Костя едва слышно фыркнул. Гесер демонстративно посмотрел на табло, кивнул:

— Да, ты прав, Завулон... А следующий только через полчаса.

— Останавливаем поезд, прочесываем вагоны, — быстро предложил Эдгар. — Так?

— Твои гаврики сумеют найти Иного? — спросил Гесер. — Если он маскируется? Если он — маг вне категорий?

Эдгар сдулся на глазах. Замотал головой.

— То-то и оно, — кивнул Гесер. — Книга была на вокзале. Он был на вокзале. Мы не смогли обнаружить ни Фуаран, ни преступника. С чего ты решил, что в поезде будет легче это сделать?

— Если он в поезде, то проще всего уничтожить поезд, — сказал Завулон. — И все проблемы.

Наступила тишина. Гесер покачал головой.

— Понимаю, неприятное решение, — согласился Завулон. — И мне оно не нравится. Зря переводить тысячу жизней... Но какой у нас выбор?

— Что ты предлагаешь.. Великий? — спросил Эдгар.

— Если, — Завулон выделил это слово интонацией, — книга “Фуаран” и впрямь в поезде, то мы должны дождаться момента, когда состав окажется в безлюдной местности. Казахские степи вполне годятся. А далее... согласно тем планам, которые имеются у Инквизиции для подобных случаев.

Эдгар нервно повел головой — и у него, как всегда при волнении, прорезался легкий прибалтийский акцент.

— Это не хорошее решение. Великий. И я не могу принять его один, нужны санкции Трибунала.

Завулон пожал плечами, всем своим видом демонстрируя — его дело предложить.

— В любом случае надо убедиться, что книга в поезде, — сказал Гесер. — Я предлагаю... — он посмотрел на меня, едва заметно кивнул. — Предлагаю Антону — от Ночного Дозора, Константину — от Дневного, и кому-либо из Инквизиции сесть в поезд. Провести проверку. Большой группы здесь не требуется. А мы... мы прибудем утром. И решим, что делать дальше.

— Езжай, Костя, — ласково сказал Завулон и похлопал молодого вампира по плечу. — Гесер дело говорит. Хорошая компания, дальняя дорога, интересное дело — тебе понравится.

Насмешливый взгляд в мою сторону был почти незаметен.

— Это... дает нам время, — согласился Эдгар. — Я поеду сам. И своих возьму с собой. Всех.

— Осталась минута, — негромко сказала Ольга. — Если решили — то вперед.

Эдгар махнул рукой своей бригаде и мы побежали к поезду. У первого же вагона Эдгар что-то сказал проводнику — молодому усатому казаху. Лицо у того обмякло, стало сонным и одновременно — радостным. он посторонился, уступая нам проход. Мы ввалились в тамбур. Я выглянул — Завулон, Гесер и Ольга стояли на перроне, глядя нам вслед. Ольга что-то негромко говорила.

— В сложившейся ситуации я буду осуществлять общее руководство, — заявил Эдгар. — Возражений нет?

Я покосился на шестерых инквизиторов, стоявших за его спиной и промолчал. А вот Костя не удержался:

— Смотря какие будут приказы. Я подчиняюсь только Дневному Дозору.

— Повторяю — операцией руковожу я, — холодно сказал Эдгар. — Если не согласны, то попрошу убраться вон.

Костя колебался лишь секунду — потом склонил голову:

— Простите, Инквизитор. Я неудачно пошутил. Разумеется, руководите вы. Но в случае необходимости я свяжусь со своим начальством.

— Вначале будешь прыгать, потом спрашивать разрешения, — Эдгар все-таки решил расставить точки над i.

— Хорошо, — кивнул Костя. — Простите, Инквизитор.

На этом намечавшийся было бунт полностью угас. Эдгар кивнул, высунулся из тамбура и подозвал проводника.

— Когда отправляемся?

— Сейчас! — глядя на Инквизитора с восторгом преданного пса, ответил проводник. — Сейчас, надо заходить!

— Так заходи, — Эдгар посторонился. Проводник все с тем же выражением радостной покорности вошел в тамбур. Поезд немедленно тронулся. Проводник, пошатываясь, стоял у открытой двери.

— Как зовут? — спросил Эдгар.

— Асхат. Асхат Курмангалнев.

— Закрой дверь. Работай, как положено по инструкции, — Эдгар поморщился. — Мы — твои лучшие друзья. Мы — твои гости. Тебе надо устроить нам места в поезде. Понял?

Клацнула дверь, проводник запер ее на ключ, вновь вытянулся перед Эдгаром:

— Понял. Надо к начальнику поезда. У меня мало мест. Четыре места свободных.

— Пошли к начальнику, — согласился Эдгар. — Антон, что с компасом?

Я поднял записку, посмотрел на сумеречный “компас”.

Стрелка лениво вращалась.

— Похоже, книга в поезде.

— Еще выждем для верности, — решил Эдгар. Мы отъехали от вокзала на добрый километр, но стрелка продолжала вращаться. Похититель, кем бы он ни был, ехал вместе с нами.

— В поезде он, сволочь, — решил Эдгар. — Ждите меня здесь. Я схожу к начальнику поезда, нам надо где-то устроиться.

Вместе с довольно улыбающимся проводником они вышли в коридор. Второй проводник, увидев напарника, что-то быстро произнес по-казахски, возмущенно размахивая руками — но поймал взгляд Эдгара и замолчал.

— Уж проще повесить на грудь табличку — “Мы — Иные”, — сказал Костя. — Что он делает? Если в поезде и впрямь Высший Иной — он почувствует магию...

Костя был прав. Куда лучше было обойтись деньгами — их магия для людей не менее действенна. Но Эдгар, наверное, слишком нервничал...

— А ты — чувствуешь магию? — внезапно спросил один из младших Инквизиторов.

Костя растерянно повернулся к нему. Покачал головой.

— И никто не почувствует. У Эдгара — амулет подчинения. Он работает только вблизи.

— Инквизиторские штучки... — пробормотал Костя, явно уязвленный. — Все равно, лучше не высовываться. Верно, Антон?

Я неохотно кивнул.

Эдгар вернулся минут через двадцать. Как он разбирался с начальником поезда — дал денег или, скорее, вновь воспользовался таинственным “амулетом подчинения”, я спрашивать не стал. Лицо Эдгара было довольным, умиротворенным.

— Разделился на две группы, — он сразу же начал командовать. — Вы, — кивок в сторону инквизиторов, — остаетесь в этом вагоне. Займете купе проводников и первое купе, это как раз шесть мест. Асхат вас разместит... и вообще, обращайтесь к нему за услугами, не стесняйтесь. Активных действий не предпринимать, в детективов-любителей не играть. Ведите себя как... как люди. Докладывать ситуацию мне лично каждые три часа... или по необходимости. Мы будем в седьмом вагоне.

Инквизиторы молча потянулись из тамбура вслед за улыбающимся проводником. Эдгар повернулся к нам с Костей. Сообщил:

— Мы займем четвертое купе в седьмом вагоне. Будем считать, что это наша временная база. Пошли.

— Появился какой-то план, шеф? — не то с иронией, не то искренне поинтересовался Костя.

Эдгар секунду смотрел на него — видимо, тоже размышлял, чего больше в вопросе — интереса или подначки, на которую не стоит отвечать. И, все-таки, ответил:

— Если у меня есть план, вы его узнаете. В свое время. А пока я хочу выпить кофе и поспать два-три часа. Именно в такой последовательности.

Мы с Костей двинулись за Эдгаром. Вампир ухмыльнулся. Я невольно подмигнул в ответ. Подчиненное положение все-таки сплачивало нас... несмотря на все, что я думал о Косте.

Вагон, где едет начальник поезда — самое козырное место во всем составе. Здесь всегда работают кондиционеры. В титане всегда есть кипяток, а у проводника — заварка. Наконец, здесь чисто — даже в азиатских поездах, а белье выдают в запечатанных пакетах — оно действительно выстирано после предыдущего рейса. Работают оба туалета, и в них можно смело входить без резиновых сапог.

Ну и в довершение нехитрого пассажирского счастья — с одной стороны от штабного вагона прицеплен вагон-ресторан. С другой — спальный вагон, если таковой вообще имеется в составе.

В поезде Москва-Алматы спальный вагон имелся. Мы прошли через него, с любопытством поглядывая на пассажиров. В основном это были важные, упитанные казахи, почти все — с портфелями, с которыми они не расставались даже в проходах. Некоторые уже пили чай из цветастых пиал, другие раскладывали на столах мясные нарезки, расставляли бутылки и ломали на части вареных кур. Но большинство, все-таки, пока стояло в коридорах, глядя на проплывающие мимо московские пригороды.

Интересно, что они испытывают, граждане независимой ныне страны, глядя на свою бывшую столицу? Неужели и впрямь — удовлетворение от независимости? Или, все-таки, ностальгию?

Не знаю. Не спросишь, а и спросишь — не факт, что ответят честно. А врываться в сознание, заставлять говорить искренне — это не наш метод.

Пусть уж лучше радуются и гордятся — своей независимостью, своей государственностью, своей коррупцией. Раз уж в Санкт-Петербурге недавно радовались трехсотлетнему юбилею и говорили: “пусть хоть все разворуют, зато наши разворуют, а не московские” — так почему бы казахам и узбекам, украинцам и таджикам не испытывать те же чувства? Если внутри единой страны идет размежевание по республикам и городам, то какие могут быть претензии к соседям по бывшей коммунальной квартире? Отделились комнатенки с окнами на Балтийское море, отделились гордые грузины и кыргызы со своим единственным в мире высокогорным военно-морским флотом, все радостно отделились. Осталась только большая кухня — Россия, где когда-то варились в одном имперском котле народы. Ну и ладно. Ну и пускай. А у нас в квартире — газ! А у вас?

Пусть радуются. Пусть всем будет хорошо. И осчастливленным к юбилею питерцам — один юбилей, как известно, целый век кормит. И впервые создавшим свои государства казахам и кыргызам... впрочем, они, конечно, привели бы массу доказательств своей древней государственности. И братьям-славянам, которых так угнетало существование старшего брата. И нам, русским, гак азартно презирающим — Москву из провинции, провинцию — из Москвы.

На какой-то миг, совершенно неожиданно для себя, я почувствовал отвращение. Нет, не к этим пассажирам-казахам, и не к согражданам-россиянам. К людям. Ко всем людям в мире. Чем мы, Ночной Дозор, занимаемся? Разделять и защищать? Чушь! Ни один Темный, ни один Дневной Дозор не приносит людям столько зла, сколько они сами себе доставляют. Чего стоит голодный вампир по сравнению с абсолютно обычным маньяком, насилующим и убивающим девочек в лифтах? Чего стоит бесчувственная ведьма, насылающая за деньги порчу, по сравнению с гуманным президентом, посылающий ради нефти высокоточные ракеты? Чума на оба ваши дома...

Я приостановился в тамбуре, пропуская вперед Костю. Замер, уставясь в заплеванный пол, где уже образовался первый десяток вонючих окурков.

Что со мной?

Мои ли это мысли?

Нет, не надо притворяться. Мои, не чужие. Никто мне в голову не забрался, даже Высший Иной не смог бы это сделать незамеченным.

Это я — такой, какой есть.

Бывший человек.

Очень усталый, во всем на свете разочаровавшийся Светлый Иной.

Так и уходят в Инквизицию. Когда перестаешь различать разницу между Светлыми и Темными. Когда люди становятся для тебя даже не стадом баранов, а горстью пауков в банке. Когда перестаешь верить в лучшее, а все что хочешь — это сохранить “статус кво”. Для себя. Для тех немногих, кто тебе еще дорог.

— Не хочу, — сказал я, будто заговор произносил, будто выставлял незримый щит против врага — против самого себя. — Не хочу! В тебе... нет власти... надо мной... Антон Городецкий!

За две двери и четыре толстых стекла Костя обернулся и недоуменно посмотрел на меня. Услышал? Или просто недоумевает, чего я остановился?

Натужно улыбнувшись я открыл дверь и вошел в грохочущую гармошку перехода между вагонами. Штабной вагон и впрямь оказался блатным местом. Чистенькие коврики на полу; дорожка в коридоре; белые занавески на окнах; мягкие матрасы, не напоминающие тюфяк негра Джима, набитый кукурузными початками.

— Кто спит внизу, кто вверху? — деловито осведомился Эдгар.

— Мне все равно, — ответил Костя.

— Я бы предпочел сверху, — сказал я.

— Я тоже, — кивнул Эдгар. — Договорились. В дверь вежливо постучали.

— Да! — Инквизитор даже не повернул головы. Это был начальник поезда — с подносом, на котором был и никелированный чайник с кипятком, и чайник с заваркой, и чашки, и какие-то печеньки-вафельки, и даже коробочка сливок. Серьезный мужчина — здоровенный, с роскошными усами, форма сидит, как с иголочки.

А лицо — дурное-дурное, будто у новорожденного щенка.

— Пейте на здоровье, гости дорогие!

Все понятно. Тоже под воздействием амулета. Все-таки то, что Эдгар — Темный, накладывало отпечаток на его методы.

— Спасибо. Уведомляй нас о всех, кто сел в Москве, но сходит по дороге, любезнейший, — принимая поднос, сказал Эдгар. — Особенно о тех, кто сходит не на своей станции, а раньше.

— Будет исполнено, ваше благородие! — кивнул начальник поезда.

Костя хихикнул. Я дождался, пока бедолага вышел и спросил:

— А почему “ваше благородие”?

— Откуда я знаю? — пожал плечами Эдгар. — Амулет настраивает людей на подчинение. А уж кого они при этом во мне видят: строго ревизора, любимого дедушку, уважаемого артиста или генералиссимуса Сталина — это их проблема. Этот, видать, Акунина начитался. Или старых фильмов насмотрелся.

Костя снова фыркнул.

— Ничего веселого в этом нет, — разозлился Эдгар. — И ничего ужасного — тоже. Максимально щадящий для людской психики метод. Половина историй о том, как кто-то Якубовича в машине подвозил или Горбачева без очереди пропустил — следствие таких вот внушений.

— Да я не о том смеюсь, — объяснил Костя. — Представил вас в форме белогвардейского офицера... шеф. Внушаете уважение.

— Смейся, смейся... — наливая себе кофе, сказал Эдгар. — Как там компас?

Я молча положил записку на стол. Сумеречный образ завис в воздухе — круглая чаша компаса, лениво крутящаяся стрелка.

Налив себе чая., я сделал глоток. Чай был вкусным. От души заварен, как и положено для “высокоблагородия”.

— В поезде, паршивец... — вздохнул Эдгар. — Господа, я не скрываю от вас альтернативы. Либо мы берем преступника, либо поезд будет уничтожен. Вместе со всеми пассажирами.

— Каким образом? — деловито спросил Костя.

— Есть варианты. Взрыв газопровода рядом с составом, случайный пуск боевой ракеты с истребителя... в крайнем случае — ракета будет с ядерной боеголовкой.

— Эдгар! — мне очень хотелось поверить, что он сгущает краски. — Здесь минимум полтысячи пассажиров!

— Чуть больше, — поправил Инквизитор.

— Этого нельзя делать!

— Нельзя упустить книгу. Нельзя допустить, чтобы беспринципный Иной сотворил себе гвардию и принялся перекраивать мир на свой вкус.

— Но мы же не знаем, чего он хочет!

— Мы знаем, что он не колеблясь убил Инквизитора. Мы знаем, что он очень силен и преследует какую-то неизвестную нам цель. Что он забыл в Средней Азии, Городецкий?

Я пожал плечами.

— Там есть ряд древних центров силы... — пробормотал Эдгар. — Какое-то количество бесследно пропавших артефактов, некоторое количество плохо контролируемых территорий... А что еще?

— Миллиард китайцев, — внезапно сказал Костя. Темные уставились друг на друга.

— Да ты совсем с ума сошел... — неуверенно произнес Эдгар.

— Миллиард с лишком, — насмешливо уточнил Костя. — Что, если он собирается через Казахстан рвануть в Китай? Вот это будет армия! Миллиард Иных! А еще есть Индия...

— Иди ты в пень, — отмахнулся Эдгар. — Даже идиот на такое не решится. Откуда Силу будем брать, когда треть населения превратится в Иных?

— А вдруг он — идиот? — не унимался Костя.

— Вот потому мы и пойдем на крайние меры, — отрезал Эдгар.

Они говорили всерьез. Без малейших сомнений — можно ли убивать этих зачарованных проводников, толстощеких командировочных, ехавшую в плацкартах бедноту. Надо — значит, надо. Фермеры, уничтожающие заболевший ящуром скот тоже переживают.

Пить чай как-то расхотелось. Я встал, вышел из купе. Эдгар проводил меня понимающим, но ничуть не сочувственным взглядом.

Вагон уже затихал, готовился ко сну. Некоторые двери в купе еще были открыты., кто-то маялся в тамбуре, ожидая пока освободится туалет, откуда-то доносилось звяканье стаканов, но большинство пассажиров было слишком утомлено Москвой.

Я вяло подумал, что по всем канонам мелодрамы по коридору сейчас должны носиться ангелоподобные детишки с невинными личиками. Чтобы я полностью проникся чудовищностью предложенного Эдгаром плана...

Детишек не было. Вместо них из одного купе высунулся толстый мужик в линялом трико и обвисшей майке. Красная, распаренная морда уже оплыла от принятого спиртного. Мужик вяло посмотрел сквозь меня, икнул — и спрятался обратно.

Руки сами полезли за плеером. Я воткнул пуговки динамиков в уши, вставил наугад диск и прижался к стеклу. Ничего не вижу, ничего не слышу. И уж ясное дело — ничего не скажу.

Раздалась негромкая лиричная мелодия и тонкий голос запел:

Ты не успеешь ринуться в кусты,

На свете нет прекрасней красоты

Чем абстиненция морфинного генеза...

Да это же Лас, мой знакомец из “Ассоли”. Тот диск, что он дал в подарок. Усмехнувшись, я сделал звук погромче. Вот это то, что мне сейчас нужно...

В астрал вернутся, детские черты.

Из нашей крови выплавят железо,

На свете нет прекрасней красоты

Чем абстиненция морфинного генеза...

Тьфу ты, пропасть... Вот ведь панк из панков. Это даже не Шнур с его развеселыми матюками... Чья-то рука похлопала меня по плечу.

— Эдгар, каждый расслабляется по-своему, — пробормотал я.

Меня легонько пихнули под ребра.

Я обернулся.

И остолбенел.

Передо мной стоял Лас. И довольно лыбился, приплясывая в такт музыке — все-таки, я сделал звук слишком громким.

— Приятна, е-мое! — с энтузиазмом воскликнул он, едва я стянул наушники. — Вот так идешь по вагону, никого не трогаешь, а тут твои песни слушают! Ты что здесь делаешь-то, Антон?

— Еду... — только и смог я выдавить, выключая плеер.

— Правда? — восхитился Лас. — Никогда бы не подумал! А куда едешь?

— В Алма-Ату.

— Надо говорить “В Алматы”! — наставительно сказал Лас. — Хорошо, продолжаем разговор. Чего не на самолете?

— А ты чего? — я наконец-то сообразил, что происходящее напоминает мой допрос.

— А я — аэрофоб, — с гордостью сказал Лас. — Нет, если очень надо, то литр виски помогает поверить в аэродинамику. Но это на крайний случай, в Японию там, или в Штаты... туда поезда не ходят.

— По делам едешь?

— Отдыхать, — кивнул Лас. — Ну не в Турцию же ехать, и не на Канары, верно? А ты по делам?

— Ага, — кивнул я. — Собираюсь начать торговать в Москве кумысом и шубатом.

— Что такое шубат? — заинтересовался Лас.

— Ну... кефир из верблюжьего молока.

— Клево, — согласился Лас. — Ты один?

— С друзьями.

— Пошли ко мне? Купе пустое. Шубата у меня нет, а кумыс найдется.

Ловушка?

Я посмотрел на Ласа сквозь Сумрак. Так пристально, как только мог.

Ни малейших признаков Иного. Либо человек... либо Иной невообразимой силы. Способный маскироваться на всех уровнях Сумрака.

Неужели повезло? Неужели вот он, передо мной, таинственный похититель “Фуарана”?

— Сейчас, я чего-нибудь прихвачу, — улыбнулся я.

— Да у меня все есть! — запротестовал Лас. — Ты давай, друзей своих прихватывай. Я в соседнем вагоне, второе купе.

— Они уже спать легли, — неуклюже соврал я. — Сейчас, минутку...

Хорошо, что Лас стоял сбоку и не мог видеть, кто находится в купе. Я чуть-чуть приотворил дверь и юркнул в купе — наверняка создав у Ласа ощущение, что за дверью скрывается полуодетая девица.

— Что случилось? — Эдгар пристально посмотрел на меня.

— Тут едет мужик из “Ассоли”, — быстро сказал я. — Тот музыкант, помните, он еще у нас ходил под подозрением, но вроде как не Иной... Зовет к себе в купе, выпить.

На лице Эдгара появилось азартное выражение. А Костя — так даже вскочил и воскликнул:

— Берем? Сейчас он у нас...

— Стой, — Эдгар покачал головой. — Не будем спешить... всякое случается. Антон, держи.

Я взял маленькую фляжку из стекла, оплетенного то ли медной, то ли бронзовой проволокой. Выглядела она до ужаса старинной. Во фляжке плескался темно-коричневый напиток.

— Что это?

— Самый обычный двадцатилетний арманьяк. А вот фляжка похитрее. Ее может открыть только Иной, — Эдгар усмехнулся. — Безделушка, в общем-то. Какой-то древний маг все свои бутылки так зачаровывал, чтобы слуги не воровали. Если твой приятель сумеет ее открыть — то он Иной.

— Не чувствую никакой магии... — крутя фляжку в руках сказал я.

— О чем и речь, — довольно произнес Эдгар. — Простая и надежная проверка.

Я кивнул.

— А это просто закуска, — Эдгар достал из внутреннего кармана плаща треугольный батончик “Таблерона”. — Все, действуй. Стой! Какое купе?

— Спальный вагон, второе купе.

— Мы присмотрим, — пообещал Эдгар. Привстал, выключил свет в купе. Скомандовал: — Костя, под одеяло, мы уже спим!

Так что через пару секунд, когда я вышел в коридор с коньяком и шоколадкой, мои спутники и впрямь мирно лежали под одеялами.

Впрочем.. Лас деликатно не заглядывал в приоткрытую дверь — видно и впрямь, заблуждался насчет пола коих друзей.

— Коньячок? — поглядывая на фляжку в моих руках спросил Лас.

— Лучше. Двадцатилетний арманьяк.

— Уважаю, — согласился Лас. — А то иные и слова-то такого не знают.

— Иные? — уточнил я, двигаясь вслед за Ласом в соседний вагон. — Угу. Серьезные вроде люди, миллионами ворочают, а кроме “Белой лошади” и “Наполеона” ничего в алкогольной культуре не знают. Меня всегда потрясала узость кругозора политико-экономической элиты. Ну почему символом преуспевания у нас стал шестисотый мерседес? Говоришь с серьезным, умным человеком, а тот вдруг гордо вставляет: “мерс у меня побили, пришлось неделю на пятисотом ездить”! И в глазах у него — и смирение аскета, снизошедшего до пятисотого, и гордость владельца шестисотого! Я раньше думал, что пока новые русские не пересядут на подобающие VIP “Бентли” и “Ягуары”, ничего хорошего в стране не будет. Так ведь пересели — и никаких изменений! Красные пиджаки все равно просвечивают из-под рубашек от Версаче... Тоже, кстати... нашли, тьфу, культового модельера.,.

Я вошел вслед за Ласом в уютное купе спального вагона. Здесь было всего две полки, маленький угловой столик, скрывающий под столешницей треугольную раковину, маленький откидной стульчик.

— Простора, честно говоря, меньше чем в обычном купе, — заметил я.

— Ага. Зато кондиционер работает. Ну и раковина... вещь полезная во многих жизненных обстоятельствах...

Вытянув из-под полки алюминиевый чемодан, Лас принялся в нем рыться. Через мгновение на столике появилась литровая пластиковая бутылка. Я взял ее, посмотрел на этикетку. И впрямь — кумыс. — Думал, шучу? — ухмыльнулся мой “сосед”. — Очень правильный напиток. Таким будешь торговать?

— Да, именно таким, — брякнул я.

— Таким не получается, это киргизский. Тебе вообще надо было в Уфу ехать. И ближе, и с таможней никаких проблем. Они там и кумыс делают, и “Бузу”. Пробовал “Бузу”? Это смесь кумыса с овсяным киселем. Гадость — страшная! Но с похмелья реанимирует мгновенно.

На столике тем временем появилась колбаска, карбонат, нарезанный хлеб, литровая бутылка французского коньяка незнакомой мне марки “Folignac”, бутылка французской же минералки “Эвиан”.

Я сглотнул и добавил к снеди свое небольшие подношение. Сказал:

— Давай, вначале арманьяк попробуем.

— Давай, — доставая пластиковые стаканчики для воды и две мельхиоровые рюмочки для коньяка согласился Лас.

— Открывай.

— Твой арманьяк, тебе и открывать, — небрежно парировал Лас.

Определенно, что-то туг было нечисто!

— Давай лучше ты, — брякнул я. — У меня никогда не получается ровно налить.

Лас посмотрел на меня как на идиота. Сказал:

— А у тебя серьезный подход. Часто на троих соображаешь?

Но фляжку все-таки взял и начал откручивать колпачок. Я ждал.

Лас пыхтел, морщился. Перестал откручивать и внимательно осмотрел крышечку. Пробормотал:

— Присохла, похоже...

Бот тебе и замаскированный Иной!

— Давай, — сказал я.

— Нет, подожди, — возмутился Лас. — Это что, такая высокая сахаристость? Сейчас...

Задрав подол футболки, он схватился за крышку и, напрягая все жилы, крутанул. Азартно произнес:

— Пошла-пошла!

Раздался хруст.

— Пошла... — неуверенно продолжил Лас. — ОЙ...

Он смущенно протянул ко мне руки. В одной была стеклянная фляжка. В другой — крышечка, плотно навернутая на обломанное горлышко.

— Извини... блин...

Но уже через мгновение во взгляде Ласа мелькнуло что-то вроде гордости:

— Ну и силища у меня! Никогда бы не подумал... Я молчал, представляя себе лицо Эдгара, лишившегося полезного артефакта.

— Ценная вещь, да? — виновато спросил Лас. — Антикварная фляжка, да?

— Ерунда, — пробормотал я. — Арманьяк жалко. Туда же стекло попало.

— Это ничего, — бодро сказал Лас. Снова нырнул в чемодан, оставив изувеченную фляжку на столе. Достал носовой платок, демонстративно сорвал с него наклейку: — Чистый. Ни разу не стиранный. И не китайский, а чешский, так что пневмонии можно не бояться!

Сложив платок в два раза он обмотал им горлышко и невозмутимо разлил арманьяк по рюмкам. Поднял свою:

— За проезд!

— За проезд, — согласился я.

Арманьяк был мягкий, душистым и сладковатым, будто теплый виноградный сок. Он пился легко, не вызывая даже мысли о закуске, и уже где-то глубоко внутри взрывался — гуманно и высокоточно, на зависть любым американским ракетам.

— Замечательная вещь, — согласился Лас, выдыхая. — Но я же говорю — высокая сахаристость! Мне чем армянские коньяки нравятся — у них сахар выработан до минимума, зато все вкусовая гамма сохранена... Давай по второй.

Вторая порция разлилась по рюмкам. Лас выжидающе посмотрел на меня.

— За здоровье? — неуверенно предложил я.

— За здоровье, — согласился Лас. Выпил, занюхал платком. Посмотрел в окно, вздрогнул, пробормотал: — Ничего себе... как забирает.

— Что такое?

— Не поверишь — показалось, что мимо вагона пролетела летучая мышь! — воскликнул Лас. — Огромная, с овчарку размером. Бр-р-р...

Я подумал, что стоит высказать Косте пару ласковых слов. Вслух же пошутил:

— Это не мышь. Это, наверное, белочка.

— Летучая белочка, — пригорюнился Лас. — Все под нею ходим... Нет, честное слово, огромная летучая мышь!

— Просто она пролетела очень близко от стекла, — предположил я. — А ты при взгляде мельком не смог оценить расстояние до летучей мыши — и представил ее больше, чем она есть.

— Ну, возможно... — задумчиво произнес Лас. — А что она тут делала? Зачем ей лететь рядом с поездом?

— Это элементарно, — беря фляжку и разливая третью порцию, сказал я. — Тепловоз, двигаясь на огромной скорости, создает перед собой воздушный щит. Он оглушает комаров, бабочек, всякую прочую летучую живность и отбрасывает в вихревые потоки, обтекающие поезд со всех сторон. Поэтому летучие мыши ночами любят летать вдоль движущегося поезда и поедать оглушенных мух.

Лас задумался. Спросил:

— А почему тогда днем вокруг движущихся поездов не летают птицы?

— Это тоже элементарно! — я протянул ему рюмку. — Птицы — куда более тупые создания, чем млекопитающие. Поэтому летучие мыши уже догадались, как использовать поезда для пропитания, а птицы — еще нет! Лет через сто-двести и до птиц дойдет, как пользоваться поездами.

— Как же я сам-то не понял? — удивился Лас. — И в самом деле, все очень просто! Ну, давай... за здравый смысл!

Мы выпили.

— Животные — это удивительное дело, глубокомысленно сказал Лас. — Умны не по Дарвину. Вот у меня жил...

Кто у него жил: пес, кот, хомячок или аквариумная рыбка — я услышать не успел. Лас снова глянул в окно и позеленел.

— Там опять... летучая мышь!

— Комаров ловит, — напомнил я.

— Каких комаров! Она за столбом пролетела, как по заказу! Говорю тебе — с крупную овчарку размером!

Поднявшись, Лас решительно потянул вниз штору. Сказал решительно:

— Ну их... знал я, нельзя на ночь Кинга читать... Здоровенная такая мышь! Как птеродактиль! Ей сов и филинов ловить, а не комаров!

Вот ведь урод Костя! Я понимая что в зверином облике вампир, как и оборотень, становится придурок-придурком и контролирует себя слабо. Наверное, ему нравится носиться вот так вокруг ночного поезда, заглядывать в окна, отдыхать на фонарных столбах. Но надо же соблюдать элементарную осторожность!

— Это мутации, — тем временем размышлял Лас. — Ядерные испытания., утечки с реакторов, электромагнитные волны, сотовые телефоны... А мы все смеемся — фантастика, мол... Да еще бульварные газеты врут непрерывно. Ведь кому рассказать — решат, что спьяну почудилось или вру!

Он решительно откупорил свой коньяк. Спросил:

— Ты как вообще к мистике относишься?

— Отношусь, — с достоинством ответил я.

— Я тоже, — признался Лас. — Теперь — тоже отношусь. Раньше никак не относился... — он опасливо посмотрел на закрытое окно. — Вот так живешь-живешь, потом встречаешь где-нибудь на псковских торфяниках живого Йети — и съезжаешь с катушек! Или видишь метровую крысу. Или... — он махнул рукой и разлил коньяк по рюмкам. — Вдруг — и впрямь, где-то рядом с нами живут ведьмы, вампиры, оборотни? Ведь нет надежнее маскировки, чем внедрить свой образ в средства массовой культуры. Описанное в художественной форме, показанное в кино — перестает быть страшным и таинственным. Для настоящей жути нужна устная речь, нужен старый дедок на завалинке, пугающий вечером внучат: “А потом Хозяин ему показался и говорит: не отпущу тебя, замотаю-закручу, в буреломе сгинешь!” Вот так и появляется настоящая опасливость перед аномальными явлениями! Кстати, дети это чувствуют, не зря так любят рассказывать истории про Черную Руку и Гроб на Колесиках. А современная литература, особенно кино, размывают этот инстинктивный ужас. Ну как бояться Дракулу, если его уже сотню раз убили? Как бояться инопланетян, если наши их всегда в пыль размажут? Нет, Голливуд — это великий усыпитель человеческой бдительности! Давай — за погибель Голливуда, лишающего нас здорового страха перед неведомым!

— За это — всегда! — с чувством сказал я. — Лас, а чего ты в Казахстан-то собрался? Неужели там хороший отдых?

Лас пожал плечами. Сказал: — Я и сам не знаю. Захотелось вдруг экзотики — кумыс в подойниках, скачки на верблюдах, драки боевых баранов, бешбармак в медном тазике, красавицы с непривычными чертами лица, древовидная анаша в городских скверах...

— Какая? — не понял я. — Какая анаша?

— Древовидная. Она же дерево, только ей никогда вырасти не дают, — с таким же серьезным лицом, какое было у меня при рассказе про легучтих мышей и ласточек, объяснил Лас. — Да мне все равно, я табаком здоровье порчу, просто экзотики хочется...

Он достал пачку “Беломора” и закурил.

— Сейчас проводник прибежит, — заметил я.

— Никуда он не прибежит, я на датчик дыма презерватив натянул, — Лас кивнул вверх. На выступающем из стены датчике и впрямь был натянут слегка надутый презерватив. Нежно-розовый и с пластиковыми шипами.

— Все-таки мне кажется, что у тебя неправильные представления о казахстанской экзотике, — сказал я.

— Да поздно уже думать, поехал — так поехал, — буркнул Лас. — С утра вдруг как стукнуло в голову — а не поехать ли мне в Казахстан? Вещи покидал, заместителю указания дал — и в поезд.

Я насторожился.

— Так прямо и собрался? Слушай, а ты всегда такой легкий на подъем?

Лас задумался. Покачал головой:

— Не очень. Но тут словно перемкнуло... Ладно, пустое. Давай еще на посошок... Он начал разливать — а я опять посмотрел на него сквозь Сумрак.

Даже зная, что искать, я с трудом почувствовал след, так изящно и легко было касание неведомого Иного. Уже затухающий, почти остывший след.

Простое внушение, на такое способен самый слабый Иной. Вот только как аккуратно все выполнено!

— Давай на посошок, — согласился я. — Тоже глаза слипаются... успеем еще наговориться.

Впрочем, мне ближайший час спать никак не светило. Предстоял разговор с Эдгаром, а возможно — и с Гесером.