* Перевод В. Фирсова В Бухенвальдском музее среди экспонатов есть заспиртованное сердце, пробитое пулей. Его заспиртовали. Застеклили. Теперь оно Подобьем кулака — Прошитое, пробитое навылет, Живет. И проживет еще века. Кто он — Старик ли, Девушка ли, парень? Чуваш ли, русский? Кто он, человек? Что в этом сердце уместила память В наш потрясенный варварами век?! Одно я знаю: Сердце то любило Свободу, что на подвиги зовет. Его свинцом эсэсовца пробило, И все-таки оно Еще живет! Пусть жертва стала пеплом и золою, А сердце — экспонатом под стеклом, — Оно летит, Вращается с землею, Напоминая миру о былом... О сердце человека! Пред тобою Я замираю в скорбной тишине. Мы бдительны. И мы готовы к бою. Но разгуляться не дадим войне. О Бухенвальд! Здесь пламя клокотало Людского гнева и беды людской. О, сколько здесь Живых сердец не стало! О, сколько Стало пеплом и золой! О Бухенвальд! Ты стал теперь музеем Людского горя. Кладбищем сердец... Здесь, любопытства ради, Не глазеют. Здесь плачут. Здесь рыдают, наконец! ...Алеют розы. Яркие. Живые. Знать, из сердец пробитых проросли. А где-то снова тучи грозовые Несут огонь на города земли. А где-то, Забывая об уроках, В заре кровавой И во тьме ночей По-прежнему Нацелены жестоко В сердца людские дула палачей. Я чувствую, Как на меня взглянуло, Как подступило к сердцу холодком, Одно из многих — вражеское дуло, С которым мир давным-давно Знаком. Но жалок тот, Кто бурю вновь посеет. Он не уйдет от страшного суда. И сердцу моему Не быть в музее, Такое не случится никогда! Оно должно свободной птицей биться В моей груди. Любить и горевать. Я говорю: — Такое не случится. Мир говорит: — Такому не бывать! Двадцатый век! Дай мне на верность руку. Клянусь, Что я сумею до конца Быть совестью твоей И верным другом, Что бережет от выстрелов сердца!