Рассказ * Перевод З. Григорьевой С людьми ли встречался в тот день Пахом Петрович, за дело ли какое брался, одно в голове было: Егор приезжает. «Вот и младший мой отслужил, значит, честь по чести, — удовлетворенно думал Пахом Петрович. — Поеду, обязательно поеду за ним в город. Заодно поля посмотрю. Вместе с сыном посмотрим на колхозные поля. Встать засветло — и в дорогу...» Он пытался представить, каким стал сын за годы армейской службы, но ничего из этого не получалось, знакомые черты возникали и тут же исчезали в какой-то зыбкости, радуя и одновременно тревожа отцовское сердце. Вот и пастухи пригнали стадо. Сытое мычание коров, перезвон подойников, пронзительное блеяние овец и другие звуки обычных вечерних забот наполнили деревенские улицы, закоулки и подворья. Пахом Петрович не стал ждать, когда улица угомонится, а принялся готовиться ко сну. Проходя сенцы, снял с гвоздя овчинный полушубок, давно отслуживший свой срок, прихватил женин ватник и шагнул в темноту чулана. Только устроился он поудобнее на полу, только успел привыкнуть к темноте, как снаружи раздался знакомый голос: — Пахом, Пахом! «Ну, потеряла старуха старика», — подумал Пахом, но себя не выдал. На втором заходе голос Устиньи стал построже: — Пахом! Оглох, что ли?! — Здесь я, в чулане, сплю, — откликнулся наконец Пахом и даже немного приподнялся на локтях. Послышались решительные шаги. Дверь чулана протяжно скрипнула и приоткрылась. — Чего еще надумал, пыль обтирать? А ну-ка, ступай в избу. — Сама ступай, — беззлобно ответил жене Пахом Петрович. —На мягкой перине я себя завтра не добужусь. Другие слова Пахом оставил при себе. А прозвучали бы они, те слова, если бы он их произнес, примерно так: черт-те что получается, все старики на бессонницу жалуются, а у меня совсем наоборот. С годами сон все слаще и слаще становится... Лежит Пахом Петрович и думает о своих сыновьях. Сначала вспомнил старшего... Прискакал в тот далекий день к нему на гнедой лошади полевой Никита и говорит: — Радуйся, Пахом! Сын родился у тебя! Сын! Жена на Эльбесьском поле сына родила! Словно мальчишка выпрыгнул Пахом из кабины своего трактора. И побежал, путаясь в картофельной ботве, карабкаясь по крутым склонам оврагов, раня лицо и руки колючим кустарником. Предупреждал же Устинью, чтобы не ходила сегодня на работу. Вроде бы согласилась, да, видно, не усидела дома, когда вся деревня вышла на жатву. Ну, да ладно теперь... Все бы только хорошо обошлось... Устинья устало лежала в тени от скирды. Узнав мужа, глазами показала на маленький живой сверток в лоскуте домотканины, пошевелила сухими губами: «Сы-ы-ын!» Пахом боязливо и неумело взял в руки кричащего младенца, прижал к груди: — В поле родился, пахарем будешь, как отец. Через два года родился у Пахома второй сын. И его, и остальных двоих одинаковыми словами встречал он: «Пахарем будешь!» Однажды, Пахом хорошо это помнит, собрались односельчане на торжество: Тимошке Львову вручали орден. Подошел председатель сельсовета: «Сказал бы ты, Пахом Петрович, на собрании пару слов, а? Все-таки друзья вы». Пахом только рукой махнул: мол, где уж нам, лучше не позориться перед народом. А сам все-таки выступил. И главное, хорошо сказал: — Тут Тимофея Степановича поздравляют и все такое. Радость у него большая. И во мне радость большая живет, потому что с Тимошкой, извиняюсь, с Тимофеем Степановичем, мы еще бесштанными мальцами знаемся, вместе и пашем, и сеем, и хлеб убираем... Вот вырастут мои сыновья и тоже на трактор сядут... И кто его за язык тогда потянул! Расхвастался: мои сыновья, мои сыновья. Где они? Хоть один растит хлеб? Хоть один сел на трактор? Старший в Сибири завод строит, второй на Украине уголь добывает, третий в Казахстане детей учит, младший в армии — завтра вон домой возвращается, отслужил свой срок. Пахом тяжело заворочался на своем жестком ложе... Ох, уснуть бы скорей. Но разве уснешь тут. Верещанье сверчка надоедливо, как чужая икота, овцы жуют и жуют за стеной. Что им, места другого нет? Надо ведь — никак не идет сон, хоть плачь. Хрисан Кузьмич говорил, что в таких случаях пьет лекарство. Интересно, какое это лекарство? А Хрисан Кузьмич молодец. Поболтать, а в другой раз и соврать с три короба всегда готов, но чтобы похвастать на людях сыновьями, да еще заранее сказать, что только механизаторами, мол, будут, — такого с ним не случалось никогда. А вот все три сына, как отец, стали механизаторами... Душу скоро вымотает этот сверчок. Скрипит и скрипит. Интересно, в какой щели спрятался? Был бы под рукой ушат с горячей водой, так бы и плеснул. «Заводы строить, на заводах работать, конечно, тоже кому-то надо, — рассуждает Пахом. —Раз уехали, пусть живут. Силком их в деревню теперь не затянешь. Егор другое дело, другая статья». Быть того не может, чтобы и он порушил отцовскую надежду. Эх, какой был у Пахома сменщик, лучшего и не надо. Ушел в армию — поле будто красоту потеряло. Пахом, бодрый и бравый до того, враз старость почувствовал. Три месяца поработал без Егора, все из рук валится. Сдал трактор Корсакову Никите. — Приедет сын, опять в поле выйдем (Пахом не заметил, как опять заговорил вслух). Разве стар я? Отец в восемьдесят пять лет за сохой ходил. Суратовы они крепкого корня. До самой смерти работу из рук не выпускают. Пусть только Егор вернется... И тут Пахом Петрович вспомнил Кирилла Ивановича, дальнего своего родственника, живущего в том городе, куда завтра он должен поехать. И настроение у него враз испортилось. С поезда Егор отправится к нему, к Кириллу Ивановичу. И Пахом Петрович должен встретиться с ним, с сыном-то, у него — так телеграфировал Егор. Кирилл опять свою старую песню заведет. На проводах Егора ведь и сказал: жалко, говорит, смотреть, как ты в земле возишься; вернешься после службы, подыщу тебе в городе работу почище... Острым ножом полоснули эти слова по сердцу Пахома Петровича. Вздрогнул он, задев рукой, опрокинул стакан с пивом. В это время в избу шумно вошли другие гости, и Пахом Петрович не смог достойно ответить Кириллу Ивановичу, хотя нужные слова висели на кончике языка. «Не закружит ли Кирилл голову моему парню? — забеспокоился Пахом Петрович и решительно подумал:— Нет, с сыном надо встретиться не у Кирилла Ивановича. Нет-нет! Надо встретить его на вокзале, прямо у поезда. Как же я сразу не подумал об этом? Со станции — прямо домой. Нечего шляться по гостям...» Он разом вскочил с постели — откуда силы взялись — поспешил в избу. — Проснись-ка, мать! Я того... Сегодня же в город поеду. Егора встречать. Прямо на вокзале встречу. Ведь все люди так делают. А? Успеть бы к поезду... Уговорил Пахом Петрович шофера Митьку ехать с ночи. Кое-что посулил, конечно. Не без этого. — Я, Пахом Петрович, для вас что угодно готов сделать,—набивал себе цену Митька, потряхивая русым чубом.— Сказали ночью поедем — пожалуйста. Машина шла по гребню возвышенности, слева осталась низина, похожая на чашу, — там родная деревня Хирвар. Впереди Красный Овраг, направо остались Визикасы, а там и до Асанкасов рукой подать. Зайди Пахом Петрович в одну из этих деревень — не с одним знакомым встретился бы, не в одной избе гостем бы сидел за столом. Потому что нет в округе и вершка земли, куда не ступала нога Пахома Петровича. Война оставила много следов на его теле. В непогоду то там, то здесь ноет. На всю жизнь остались отметины. Долго не зажива-ло раздробленное осколками плечо. Лет пять, наверное, не давало Пахому Петровичу оно сесть на трактор. Пришлось ему идти в охранники. Тоже, конечно, работа. Зазря деньги нигде не платят. Но сидел Пахом Петрович у колхозных амбаров, а душой был там, в поле. Слышал, как гудят тракторы, и что-то теплело в нем, сникшие было плечи распрямлялись. Он узнавал, а узнавая, мысленно принимался разговаривать с трактористами, работающими в ночи: «Яков Иванович после ужина седьмой заход делает. Что-то, Гурий Митрофанович, твой трактор мне сегодня не нравится». Совсем извелся Пахом Петрович. Бог с ним, с плечом, сказал однажды и зашагал в правление колхоза. Уважили его, можно сказать, дали трактор. Но то ли на второй, то ли на третий день заводная ручка, сорвавшаяся с храповика, ударила его по раненому плечу. Как подкошенный упал Пахом на землю, взвыв от боли. Но никто не узнал об этом. Не только из-за боязни, что снимут его с трактористов как инвалида, промолчал Пахом. Привычки у него не было рассказывать о себе и своих делах. Ни товарищам, ни домашним. А надо бы. И в первую очередь подрастающим сыновьям. Жаль, что не рассказал он им о первом тракторе, который пригнал в деревню русский парень Логинов, о словах его, обращенных к Пахому: «Езжай учиться на тракториста. Вижу, полюбил ты машину». Никогда не говорил Пахом Петрович сыновьям и о том, что первым человеком в деревне, получившим орден, был тракторист. И про утреннюю зарю, которая с особой красотой поднимается навстречу стальному коню, мальчишки почти ничего не знали, и про радость тракториста, увидевшего молодые зеленые всходы на полях. Каждый день Пахом встречался с удивительной красотой, но не умел рассказать о ней сыновьям. Вот и с Егором не раз спали в поле, а сердца их так и не раскрылись друг другу. Не успела, видно, в сыне окрепнуть та сила, которая зовется земной любовью. Уйдет... И Егор уйдет из села... В роду Суратовых было много мужчин. Когда они собирались за столом и поднимали полные чарки, как молитву шептали: «Пусть не изводятся в нашем роду пахари, пусть не упускают они из своих рук мастерства земледельца, которым кормится весь мир...» Но война словно косой по ним прошлась. Из мужчин остались только Пахом Петрович и его сыновья. Сыновья разъ-ехались. И Егор уйдет из дома. Ляжет в землю старый Пахом... Неужели не будет ни одного Суратова среди тех, чье сердце поет вместе со скрипом колеса плуга и поднебесной песней полевого жаворонка? Нет, не выведутся Суратовы. Трудиться будут на совесть, хорошими людьми станут. Но не увидишь их больше там, где гудят трактора... Встречать Егора пришел на вокзал и Кирилл Иванович. Вот ведь человек, никому и слова не дал возразить. Потащил к машине и повез к себе. Егор едва успел расспросить отца, как мать, какие в деревне новости. Всю дорогу Кирилл Иванович рта не закрывал. — Пока ты был в армии, — говорил он, обращаясь к Егору, —город наш еще больше вырос... Сегодня я вас с отцом никуда не отпущу, даже не думайте. Я вас завтра на такси в деревню отвезу. А сегодня в цирк сходим. Или в летний театр на концерт... «Пожилой человек, а рассуждения детские, — думал Пахом Петрович, не вслушиваясь особенно в убаюкивающую воркотню Кирилла Ивановича. — Кто же так делает. Дома мать ждет, а он со своим цирком...» Пахом Петрович нет-нет да и останавливал любовный взгляд на сыне. Возмужал-то как! За столом Пахом Петрович быстро захмелел. Вроде и выпил немного — за приезд, за хозяина дома, за то да се. Так, сидя, и заснул. А когда открыл глаза, ни Егора, ни Кирилла Ивановича не было. Лишь жена Кирилла Ивановича, Валентина, шумно убирала посуду со стола: — Ты бы на диван пересел, — посоветовала она и вздохнула. И Пахому Петровичу показалось, что, жалеючи его, она вздохнула. Егор отца одного бросил... С отцом не о чем ему поговорить... Концерт ему, видите ли, дороже... Ничего толком не объяснив Валентине, Пахом Петрович вышел на улицу, постоял, не зная, что ему предпринять дальше. Обида в нем перехлестывала через край. С отцом не о чем поговорить, концерта ему захотелось... Старик поспешил в тень от деревьев. Так и пошел по теневой стороне, вспомнив, что за городом есть пруд. «Посижу на бережку, может, даже искупаюсь», — вдруг решил он. Но за городом внимание его привлекло совсем другое. На краю ровного поля увидел трибуну, построенную из смолистых досок, а поодаль от нее — тракторы. Народу много, как на ярмарке. Пахом подошел поближе и уперся в лозунг: «Горячий привет участникам конкурса пахарей!» Вот оно что! Вот куда он попал! «Сяду — и никуда не уйду, — закапризничал старик. — Раз они оставили меня одного, пусть ищут, пусть дожидаются». Подойдя к крайнему трактору, на гусенице которого стоял черноволосый парень, спросил: — Чей будешь, соколик? — Корнилов я. — Ивана сын, что ли? Из Инель? Как отец? Да... что ж поделаешь, давно жаловался на здоровье. А ты того... маху не давай, будь как отец. Хороший был тракторист. А ты чей будешь, орел?—обратился Пахом Петрович к другому парню. — Сын Скворцова Григория. Знаешь такого? — Как не знать, — засуетился Пахом Петрович. — В прошлый раз встретились на базаре, конца разговору не было. Хо, сыновья трактористов тоже трактористы... Держа руки за спиной, Пахом Петрович не спеша прохаживался возле трактористов. Вновь остановился, вновь спросил с надеждой: — Ты, богатырь, и лицом и телом похож на Чернова Макара, не его ли сын? Ай-ай-ай, что сталось с Пахомом! Посмотрите-ка на него. Никто до сих пор не слышал, чтобы говорил он такие ласковые слова: соколик, орел, богатырь. То и дело оглядываясь на трактористов, старик направился к толпе зрителей. «Эх, Егор! — думал он. — А я-то надеялся, а я-то ждал...» И вдруг что-то заставило его остановиться. Он увидел вдалеке парня в военной форме, неотрывно наблюдающего за тракторами, которые выходили на старт. Лица парня не было видно. Но фигура его и жест руки, поправляющей непокорные волосы, показались Пахому Петровичу настолько знакомыми, что у него перехватило дыхание.