Послереволюционное время люди моего поколения купеческое сословье общества описывали только как эксплуататоров и паразитов, сосущих кровь из бедноты. Официальная пропаганда, спектакли, особенно по пьесам А. Н. Островского, наглядно убеждали нас в неуемной жажде купцов к наживе. Мораль и нравственность их якобы была подчинена лишь стремлению делать деньги, наживать богатство любой ценой. Естественно, в подобном же плане говорилось и писалось о чувашских купцах Ефремовых. Однако в народе бытовало другое мнение. Ефремовы считались богобоязненными, сердобольными и справедливыми. Помогали церкви. На работу принимали предпочтительно своих сельчан, земляков, преимущественно чувашей. В те времена чувашину, не владеющему русским языком, нелегко было найти работу, а Ефремовы были своими, с ними можно было поговорить, поделиться и радостью, и печалью. Купцы на работу принимали и русских, но в основном специалистов, знающих дело.
Расположением Ефремовых пользовались не только чуваши и русские. Лидия Петровна Никитина, пенсионерка, рассказывала о своей родословной. Ее дед, отставной солдат, портной, крещеный еврей, был на хорошем счету у Ефремовых. После смерти деда и родителей, рассказывала Лидия Петровна, ее, трехлетнюю сироту, устроили в женский монастырь, а одному из братьев отца купцы подарили жилой дом.
Как-то, еще в начале пятидесятых годов, среди наших сотрудников возник разговор об Ефремовых.
— Чего это вы расхвастались классовыми врагами, — заметил один из собеседников.
— Я о Ефремовых, веди меня хоть под расстрел, могу сказать только хорошее, — заявил Шихматов, работавший дворником горисполкома.
— Все равно они наши враги, — повторил принципиальный сотрудник.
Не так-то просто было коренным сельчанам Ефремовым перейти на городской уклад, расстаться с врожденными привычками и нравами своих дедов. Старого порядка старались придерживаться в речи, одежде, хотя городская была удобнее и смотрелась в носке. Ефремовы, достигнув определенного уровня, не хотели затеряться в одинаковой купеческой массе, не хотели даже в малом изменить своему народу. До третьего поколения мужчины женились только на чувашках, а женщины чувствовали себя «раздетыми», когда приходилось одеваться «по-русски». Дочери Ефрема, Прокопия, Михаила сложили песню расставания с чувашскими девичьими и женскими украшениями. Эта песня была переложена на музыку, оставила свой след на нотной бумаге. (У автора имеются ноты.) По вечерам, незадолго до сна, новоявленные купчихи и их дочери собирались вместе и тихо пели, вспоминая забытое прошлое. Купцы любили праздники своих предков. Мой приятель по службе в Чувашколхозстрое Н. И. Иванов слышал от стариков-очевидцев, как Прокопий Ефремович, выдавая замуж свою дочь Раису, устроил свадьбу по-чувашским обычаям. На свадьбу пригласил известного на всю чувашскую округу пузыриста из дальнего района, послал за ним запряженную в тарантас тройку, затем, после свадьбы, продолжавшейся три дня, проводил домой пузыриста так же на тройке с бубенцами.
Расположением Ефремовых пользовались деловые и сообразительные люди. Пьянчуг и бездельников купцы не терпели. Охотно помогали «стать на ноги» тем, кто беден, но умен. Не оставляли без внимания попавших в беду.
Старожилы вспоминали, как в коридоре дома (бывший музей В. И. Ленина) на рождество и пасху и другие праздники стояли полупудовые мешочки с мукой и деньгами, мелочью на хозяйственные расходы — заходи и забирай!
Основательно я запомнил рассказ о Ефремовых того же дворника горисполкома Шихматова Ивана Терентьевича.
Шихматов работал на лесопильном заводе Ефремовых. Однажды зашел к хозяину в контору и поделился своей нуждой: попросил предоставить ему отпуск на несколько дней для проведения свадьбы. Хозяин узнал, что рабочий из деревни Синьял, что недалеко от Шинерпосей, откуда были родом предки купца, и заметил:
— Твоих родителей я знаю... Куда приведешь невесту, как я помню, у тебя нет своего жилья?
Ефремов предоставил рабочему двухмесячный оплачиваемый отпуск, на проведение свадьбы выдал пятьдесят рублей, серьезно предложил себя на свадьбу посаженым отцом.
Разговор с хозяином состоялся утром, а вечером он пешком отправился в Синьялы, шел следом за подводами, груженными строевым лесом.
За городом подводы свернули на проселочную дорогу. В Синьялах остановились возле отчего дома Шихматова. Здесь они разгрузились. Иван Терентьевич был изумлен, ведь он не просил леса. Хозяин сам догадался.
Известный журналист, автор романа о купцах Ефремовых «Клад» Алексей Николаевич Студенецкий после себя оставил схему генеалогии рода Ефремовых. Согласно ее, род Ефремовых начался в деревне Шинерпоси, ныне Чебоксарского района. У чувашского крестьянина по имени Мартин родился Ефим (1775—1844). Его женой была крестьянка Екатерина Макарова (1773—1849). У них родился сын Ефрем (1797—1862), жена Степанида Филипповна (1794—1846). У Ефрема были сестры Татьяна (1794), Огафья (1805), Прасковья, Анисья (1829), Дарья (1831), которая умерла на девятом месяце жизни от оспы, братья Федор (1833), Родион (1837—1862). У женщин год смерти не значится. Можно объяснить это тем, что они вышли замуж в другую деревню. Чувашская женщина, выйдя замуж, лишалась имени и отчества, ее называли тем, кем она становилась в семье: кин (сноха), асанне (бабушка).
Первенец у Ефрема и Степаниды, Афанасий, умер в 1820 году, прожив неделю. Сын Прокопий жил долго (1821—1907), женился дважды: на Устинье (1823—1855) и Екатерине, русской девице на 20 лет моложе себя. От Устиньи родились: Елена, Екатерина, Агапия, Фекла, Василий и Анна. Сын Василий умер младенцем. Роду угрожала потеря фамилии. Спасла положение вторая жена Екатерина. Она родила Николая, Сергея, Федора и четырех девочек: Раису, Евгению, Екатерину и Евпраксию. Род Ефремовых развивался еще по линии других сыновей: Михаила, Григория, Федора и Родиона. У братьев была единственная сестра Анисья, если не принимать Дарью, умершую от оспы в возрасте девяти месяцев.
Михаил Ефремов прожил 71 год (1823—1894) и умер от паралича. Михаил женился дважды: на Анне Григорьевне и Настасии Андреевне. Последняя умерла при родах.
Глубокий след в роду Ефремовых оставил Сергей Прокопьевич (1866—1931), ему пришлось пожить и в советское время, видеть всю трагедию рода, испытать взлет делового человека и падение уже как классового врага. Жил он с семьей в своем родовом доме на главной улице города Благовещенской (Карла Маркса). Этот дом, построенный в 1884 году в советский период (26 января 1918 года), был национализирован в числе первых частных владений. Состоялась опись имущества конфискованного дома. На это был делегирован член горсовета В.Кудряшов, члены: служащие А. П. Горелов и А. Ф. Федоров. Понятым был И. С. Ластушкин, тот самый воспитанник-сирота Ваня, которого приютил Сергей Прокопьевич, вырастил, женил и на свадьбу подарил небольшую избу.
Подобную практику властей того времени в привлечении к делу национализации и муниципализации людей, близких к бывшим хозяевам, я встречал и в других случаях. Видимо, это делалось либо с целью более точного определения наличия конфискованного имущества, либо с задачей поссорить владельцев со своими недавними питомцами, чтобы разжечь классовую ненависть.
Судя по описи конфискованных вещей, их было немного: к тому времени С. П. Ефремов с семьей жили в Казани, в купленном доме, а чебоксарский дом находился под замком. Вещи и утварь были собраны в одну комнату и опечатаны. Однако со стороны смежной комнаты одна оконная рама была выставлена и часть имущества расхищена.
Конфискация родового дома произошла за год до появления Декрета Совнаркома РСФСР о национализации строений. Дома же других братьев муниципализировались после декрета, уже на «законном» основании. Дом Николая Прокопьевича (Дворец бракосочетания, ныне здесь обитает ЧНК (чувашский национальный конгресс) и дом Федора Прокопьевича (библиотека им. А. М. Горького, ныне одно из зданий Художественной галереи) были муниципализированы 25 мая 1920 года.
Крупный по тому времени лесопильный завод на правом берегу Волги (в районе ныне действующего кирпичного завода) был национализирован еще в первой половине 1918 года. На первых порах новые власти пользовались участием бывших хозяев. Сохранился документ с угловым штампом рабочего комитета завода от 2 мая 1918 года. На заседании профсоюзной организации присутствовал Федор Прокопьевич Ефремов. Решался вопрос о заготовке сырья на предстоящую зиму. Комитет делегировал своих представителей в города низовьев Волги: Царицын, Астрахань и другие. Завод стоял без заказов. Бывший управляющий имением купцов Вишневский был командирован уже от имени горсовета на Ветлугу (Сойму) на сгон плотов с пиловочником. Но заготовленный лес был конфискован местной властью. Об этом сообщается в телеграмме из Вознесенска самому Ефремову.
Из-за отсутствия заказов и сырья завод был закрыт и «раскулачен» на запасные части. Оборудование демонтировали для первой городской электростанции, разместившейся в здании бывшего городского управления (баня).
Между тем, в продукции лесопильного завода нуждался безлесный юг России. Завод был небесполезен и для жителей города, для тех, кто там работал.
Бывший заслуженный радист СССР ровесник века Сергей Александрович Андреев помнил, как его отец, да и он сам работали на ефремовском заводе. Говорил, что всем работникам завода разрешалось бесплатно уносить, сколько могли на себе, отходы лесопиления. Если же отходов был полный воз, то плати 20 копеек. Андреев вспоминал, что Ефремовы специалистам бесплатно строили небольшие домики, типа крестьянской избы.
Хотя горисполком в своих решениях требовал обязательной описи имущества с оценкой стоимости, на практике это не всегда выполнялось. Под шумок происходило хищение. Об этом я слышал от некоторых современников тех событий. В архиве встречались документы, исполненные небрежно, словно нехотя. Я уже не говорю об их не правовом характере.
Что касается судьбы Ефремовых, сказался еще «классовый»подход. О благодарности со стороны общественности не могло быть и речи. Уничтожалось все, что можно было унести и разрушить. Правда, некоторые современники говорили, что в этом вандализме большое участие принимали люди, якобы не местные. Моя соседка по улице Володарского рассказала, как Ефремовы решили городу подарить под учебное заведение отремонтированное ими, но купленное у другого домовладельца, здание. Оно (будущая совпартшкола) было реквизировано, так как его занимало духовное училище, а портрет Ефремова сбили со стены и растоптали.
На средства Ефремовых построена колокольня Благовещенской церкви, которую в начале тридцатых годов разобрали на кирпичи для строительства гостиницы «Волга». Кирпич с разобранных церквей употреблялся также на устройство тротуаров. Об этом писала местная пресса.
Купцы оказывали помощь нищим и бедным. Сохранились устные рассказы, как хоронили Прокопия Ефремовича. За специальные длинные столы садились горожане и приезжие из сел и деревень. Для всех хватало кутьи, блинов с медом, рисовой каши и щей. Якобы не отказывались и от пива, сваренного по чувашским рецептам. Так продолжалась неделя поминок.
С чего началось богатство Ефремовых? Легенд несколько. Одна из них — в лесу был найден клад. И все-таки наиболее реально — удачная торговля. Кроме того, купцы небезуспешно пробовали свои способности также в промышленности. Они владели кулеткацкой фабрикой и лесопильным заводом.
Ефремовы позаботились об увековечении своей фамилии, хотя памятники не сооружались. Я видел могильную чугунную плиту с именем похороненного, точно не помню, кажется, она касалась Прокопия Ефремовича, усопшего в 1907 году. Эту плиту можно извлечь, если в коридоре первого этажа административного здания территориального управления «Чувашстрой» (Совнарком), а ныне горадминистрация, в восточной части крыла вскрыть перекрытие теплофикационного канала.
Есть еще более ранний след. Во дворе республиканского краеведческого музея (Карла Маркса, 7) лежит камень кубической формы из черного гранита. На его лицевой стороне прекрасно сохранилась углубленная надпись: «Здесь погребено тело крестьянина Ефрема Ефимовича Ефремова, скончавшегося 1862 года августа 23 дня на 65 году от рождения. Память его 28 генваря». Могильный камень найден Студенецким и завезен на территорию музея. Он несколько лет подряд лежит, прислоненный к каменной стене под водосточной трубой. На него стекают дождевые и талые воды с крыши музея. Однако музейному начальству невдомек установить камень на более подходящем месте, чтобы посетители могли вспомнить первого чувашского купца.
Помню, сельские старики с гордостью подчеркивали, что лапти носили даже Ефремовы.
Наш участковый врач, терапевт, мой однофамилец Аркадий Иванович Терентьев, говорил, что он в детстве прочел книгу, где писалось: у Ефремовых были торговые конторы в Париже и Лондоне. Однажды Ефремов (который?) собрался поехать в Лондон. На судно поднялся в лаптях, а перед сходом на берег одел сапоги.
Рассказывали еще, что Ефремов по Волге совершал деловой вояж. Инкогнито сел в каюту 1 класса. Чопорные и знатные пассажиры не скрывали своего возмущения, что какой-то чувашин в лаптях щеголяет по верхней палубе, потребовали от владельца парохода высадить нахала. Все это дошло до купца — и он на одной из остановок оформил покупку судна. Владелец объявил об этом пассажирам и во исполнение воли покупателя попросил покинуть каюты.
Где тут быль, где выдумка? Бедные чуваши скорее всего тешили себя подобными сказками. Их утешало то, что миллионер из их роду-племени не стесняется своих корней.
После газетных публикаций о купцах Ефремовых мне пришлось выслушать различные истории, предположения. Например, говорили, что один бывший ответственный партийный работник не зря носит купеческую фамилию. Однофамилец пояснил мне, что общее лишь в том, что его отец, сельский учитель, был знаком с купцами и вхож в их семью. Главный инженер фирмы СУОР Н. А. Андрбаев дал мне номер служебного телефона заместителя директора одного крупного завода. Я переговорил с ним.
— Мои родители, — признался тот,— действительно имели отношение к купеческому сословию, только не чебоксарскому, а мариинско-посадскому. Родители в свое время были раскулачены, а затем реабилитированы.
Список известных людей коммерческого склада не заканчивается Ефремовыми. В чувашском краю было немало торговцев. Намного меньше промышленников. Их можно сосчитать по пальцам. В числе торговцев и промышленников, например, в Ядрине были Таланцевы. Свой фамильный дом был у них и в Чебоксарах.
Кандидат исторических наук А. В. Изоркин рассказал читателям «Советской Чувашии» о братьях Таланцевых. На своем маслобойном заводе они еще до революции установили 8-часовую рабочую смену, открыли для своих работающих бесплатную столовую, организовали библиотеку. В шестидесятые годы я встретился с участником революционных событий ядринцем Лаптевым. Он тогда мне рассказал о Таланцевых. На мой вопрос, как же рабочие отблагодарили хозяев за их доброе внимание к ним, последовал ответ: как с классовыми врагами — национализировали завод, изгнали хозяев.
Я продолжал поиск сохранившихся в живых Ефремовых. Постепенно нащупывал тропу к цели. Позвонил Игнатьев Геннадий Васильевич, работавший на электроаппаратном заводе.
— Сам я вряд ли смогу чем-либо помочь, — сказал он, — но вот мой давний знакомый может быть полезным.
— У Григорьева могут быть фотографии и книги, имеющие отношение к Ефремовым, — сказал Игнатьев, — Григорьев жил на улице Герцена, не то Второй, не то Первой, в сороковом доме. Жив ли в настоящее время, не знаю, не виделся с ним лет шесть, если не больше.
На Второй Герцена дома под номером 40 вообще не было: улица завершается тридцать четвертым. На Первой Герцена домовладение 40 имеется. Здесь живет Хрусталева Тамара Николаевна.
— Анатолий Григорьевич умер четыре года назад. Не помню, чтобы у него было что-то от Ефремовых, а если и было, то наверняка не сохранилось. Что лично я знаю о Ефремовых? Мало. Вот в этом доме жила бывшая приближенная семьи купцов Мария Александровна Смирнова... Ее бабушка работала гувернанткой у купцов. По-русски говорила плохо. Муж Марии Александровны — Михаил Степанович Смирнов — работал лесоприказчиком у Ефремовых.
Упоминание имени Михаила Степановича меня заинтересовало. Не имел ли он какое-нибудь отношение к моему однокурснику по строительному техникуму Смирнову Александру Михайловичу, увы, умершему в 1975 году.
— Да, это был отец Александра, — подтвердила в телефонном разговоре Нина Андреевна Смирнова, — после революции Михаил Степанович, мой свекор, работал в тресте «Чувашлес». Умер в 1925 году в Москве будучи в командировке. Похоронен в Москве. Тамара Николаевна, с которой вы разговаривали, является родней моего свекра Михаила Степановича. Репрессии затронули и семью Смирновых. Александра — сестра свекра, погибла в степях Казахстана...
Все это я мог бы узнать от своего однокашника еще в начале тридцатых годов, но Саша Смирнов о связях с Ефремовыми ничего не рассказывал. Время и порядки тех лет не позволяли быть открытым.
После моей встречи с людьми семейства Хрусталевых и Смирновых прошло несколько лет. В начале 1997 года я по телефону вновь связался с Ниной Андреевной, женой техника-строителя Саши Смирнова. Она уже стала прабабушкой. У нее — две дочери, обе пенсионерки. Одна врач и живет в Нижнем Новгороде. Младшая со своей дочерью — на Камчатке. Жизнь этой дочери сложилась неладно. В Чебоксарах на попечении Нины Андреевны пришлось оставить с детства парализованную внучку. Но у бабушки силы на исходе, как-никак уже на пороге восьмидесятилетия. Боясь за судьбу больной внучки, Нина Андреевна решила вызвать к себе дочь с другой внучкой. Но нет денег на дорогу. На два билета нужно четыре миллиона (до деноминации) рублей. Когда дочь оформлялась на пенсию, на Камчатке жизнь была еще терпимой. Надеялась жить на зарплату, а пенсию откладывать на дорогу. Ничего не получается. На Камчатке только хлеб в пять раз дороже, чем в Чебоксарах. Все ранее действующие льготы отменены. Неужели придется доживать врозь и умереть, не встретившись? Кто будет ухаживать за больной внучкой?
Напротив хрусталевского дома на Первой Герцена живут мои старые приятели супруги Михайловы. Узнав, что привело меня в их края, Александр Константинович сказал:
— А ведь и мы имеем некоторое отношение к Ефремовым. Моя тетя, Александра Флегонтовна, сестра моей матери, была гражданской женой Николая Прокопьевича. Они были бездетными. В церковный брак вступили только через двадцать лет совместного проживания, после смерти отца — Прокопия Ефремова, противившегося этому браку.
— Как известно, Николаю Прокопьевичу принадлежал дом по улице Володарского, — продолжал Михайлов, — моя мать рассказывала, что это здание по замыслу хозяина было построено в расчете перестройки в будущем под церковь. Однако этому не суждено было осуществиться.
В сборе материалов о купцах мне помогали многие знакомые и незнакомые люди, высказывали свои предположения...
Купцы были первостатейными, среднестатейными и третьестатейными. В 1771 году регламентом главного магистра купеческие гильдии (корпорация, союз) создаются во всех городах России. К первой отношение имеют банкиры, знатные люди, доктора, аптекари и некоторые ремесленники. Ко второй гильдии относятся мелкие торговцы и ремесленники. Кто мог быть купцом третьей гильдии? Купцы, располагающие капиталом от 500 до 1000 рублей. Капитал до 10 тысяч давал право рассчитывать на вторую, свыше 10 тысяч — первую гильдию. Именитые купцы — с капиталом более 50 тысяч рублей, банкиры от 100 до 200 тысяч рублей имели право преимущественной торговли с заграницей. Гильдейское купечество освобождалось от подушной платы, от рекрутства (призыва на воинскую службу). Служба в армии заменялась денежным взносом. Купцы первой и второй гильдии освобождались от телесных наказаний.
Как жили Ефремовы в быту? Ведь они имели звания почетных потомственных граждан. Просто, без кичливости. В семьях разговаривали на языке предков. Поддерживали связь со своими односельчанами, помогали друг другу. Торговые и промышленные вопросы решались сообща, на семейных советах.
...Главный режиссер русского драмтеатра, ныне покойный Виктор Павлович Романов, однажды, работая с документами Ленинградского госархива, нашел дневник управляющего Ефремовых (фамилии не помнит). Дневник был заполнен интересными записями о пребывании Ефремова в Италии.
Описан такой случай. Ефремов был в лаптях, домотканой вышитой рубашке — и тем шокировал итальянцев. В такой одежде Ефремова не пропускали в ресторан, а когда тот подсунул деньги швейцару и прошел в зал, то вызвал удивленные взгляды и насмешки многих. Ефремов заказал дюжину бутылок коньяку, разулся и обмыл ноги...
Воспоминания народной артистки Чувашской АССР Ольги Ивановны Ырзем
...Время идет. Не решен вопрос о моей учебе. Отец в Тетюшах, брат куда-то отлучился. Мама в полной растерянности, не знает, как поступить со мной. Наконец решается продать свою единственную ценность — шюльгеме. На вырученные деньги меня отправляют на учебу в Чебоксары. Выдержала экзамен. Земская управа определила размер помощи 40 рублей в год, в том числе 25 рублей плата за учебу. На остальные — книги, тетради и выкручивайся как хочешь.
Буду жить с дочерью священника из нашего села у Марии Андреевны. Плата: обеспечивать водой, мыть полы.
Помощь из дома — исключена. В эту зиму у нас большое горе: помер старший брат Федор-гармонист от сыпного тифа. Родители, убитые горем, сразу постарели.
Нужно подрабатывать самой. Но какую работу могу выполнять я, 15-летняя девочка? Долго бродила по городу. Нигде не смогла устроиться. Наконец как-то очутилась около очень большого дома. В этом дому, оказывается, живет сам купец 1-й гильдии Сергей Прокопьевич со своей семьей.
У ворот стоял худенький человек среднего роста, волосы кучерявые, шатен, в белой полосатой рубашке, подпоясанной черным поясом.
Не помню, сколько времени стояла около этого дома и думала, как хорошо живется людям в этом доме. Наверное, кушают белый хлеб с молоком. И вдруг слышу: «Что тебе надо, девочка? Пошли-ка на кухню, что там скажут». И он меня проводил до дворового запасного входа.
Зашла в очень просторную прихожую. Направо — кухня с комнатой, налево — контора из трех больших комнат. Из прихожей наверх ведет винтовая лестница. Вышла женщина средних лет — жена Сергея Прокопьевича Нина Ивановна. Вид у нее очень суровый. Выслушала: нам никого не нужно. Только я вышла за ворота, догнал меня сам Сергей Прокопьевич: пойдем, девочка, найдем какую-нибудь работенку. Я тотчас решила: очень хороший, очень порядочный человек. И не ошиблась. Когда у них жила, не слышала, чтобы он кого-нибудь ругал. И меня на работу взял из милости. У них и без меня хватало работников. Поля — горничная, Анюта Петрова — уборщица, повариха Михайловна, садовник Комиссаров Андрей Федорович и еще Андрей — лакей.
В тот же день я познакомилась с Анютой Петровой, и она ввела меня в круг моих обязанностей.
Встаем мы в 4 часа утра и начинаем мыть полы. К 8 часам все должно быть готово. Они завтракают в 9 часов. Во время завтрака я убираю другие комнаты хозяев и девочек. Анюта Петрова подает на стол. После завтрака убираем со стола, моем посуду и готовим стол к 12 часам, второму завтраку.
На верхнем этаже, в зале и во всех остальных комнатах полы паркетные. Там мыть не приходится. Через каждые три недели полотер натирает воском. Мы только моем окна и стираем пыль. На всех стульях чехлы. Со стороны улицы во всю длину стены занимает зал, с дворовой стороны — еще четыре комнаты. В одной живет старшая замужняя дочь Лида со своим мужем врачом. Во второй комнате с балконом — старший сын Алеша с Колей (брат зятя Ефремовых). Коля и Проня занимают третью комнату, а в четвертой живет фрейлина. Она всюду сопровождает девочек. Девочки Оля и Катена живут на 1-м этаже в комнате рядом со столовой. По другую сторону столовой — большая комната, здесь живут Сергей Прокопьевич с Ниной Ивановной. Вместе с ними — младший сын Владя. Рядом — еще другая большая комната. Там когда-то жил старый купец Ефремов Прокопий со своей женой Екатериной Васильевной. Я их не застала в живых. Мы с Анютой и поварихой Михайловной жили на антресолях. Со стороны двора у них был еще третий этаж из трех комнат. Окна малые размером, низкий-пренизенький потолок, коридор длинный. В одной комнате на детских кроватях и мочальных тюфяках без простыней спали мы с Анютой. Нина Ивановна на прислугу мало обращала внимания. Смотрела надменно, исподлобья. В нашей комнате хранилось много хлама: сломанные стулья и железные кровати без ножек и порванные, растрепанные матрацы. Михайловна — повариха жила в другой комнате. После завтрака и обеда до ужина она отдыхала в своей комнате. К ней на лето приезжал сын Коля, студент. Он как гость столовался вместе с хозяевами и дружил с сыновьями Ефремова. И сама Михайловна кушала то, что ели хозяева. Третья комната пустовала, все время была на замке.
Ровно в 8 часов утра на кухню приходила Нина Ивановна, отпускала продукты и давала распоряжение, что готовить. Для прислуги готовили в русской печке отдельно, суп или щи. Ежемесячно вручали «премиальные»: фунт сахару и по французской булке, черный хлеб ежедневно без ограничения.
Повариха Михайловна говорила: «Вот опять мясо с червями принесли из погреба. Как будут есть рабочие?» А я все кушала, ничем не брезговала. Когда убирали со стола, оставались остатки в чашках и стаканах какао, объедки пирожков — все выпивали и съедали мы с Анютой.
После 12-часового второго завтрака убирали и мыли посуду, готовились к обеду. Убирали помещения верхнего этажа. Обед — в два часа дня. Пили чай в 5 часов, ужинали в девять вечера. Итак, с 4 утра до 12 часов ночи мы с Анютой на ногах. После моего прихода через две недели горничную рассчитали, уволила Нина Ивановна за то, что Поля осмелилась присутствовать на концерте вместе с хозяевами. Поля была хорошенькая, модница, смелая и самолюбивая.
После того, как рассчитали Полю, Анюту часто посылали в город за покупками. Она ходьбу в город растягивала с 12 часов до трех дня. Мне частенько приходилось подавать на стол. Была я тогда несмелая, волновалась, краснела, бледнела, меня в пот бросало. Мне казалось, что все смотрят на меня, в особенности стеснялась молодежи. Они всегда с улыбкой встречали меня.
Через 2 года из Чебоксарской гимназии папа перевел меня в Царевококшайскую (ныне Йошкар-Ола) гимназию. Там жизнь была дешевле. Вдобавок еще моя квартирная хозяйка Мария Андреевна в эту весну тоже переехала в Царевококшайск. Папа мой очень хорошо был знаком с отцом Марии Ухсай. Его старшая дочь Оля Мухина училась в Царевококшайске. Когда я уезжала от Ефремовых, они приглашали меня каникулярное время проводить у них. Этим я воспользовалась и более четырех лет в летнее время (до половины сентября) работала у них прислугой.
Как-то помню, Анюта ушла в город и не вернулась вовремя к обеду. Слышу из столовой звонок и кличет Нина Ивановна: «Оля! Оля! Неси первое». Михайловна налила первое и говорит: «Смотри, осторожнее, не пролей». Я второпях схватила миску, почти бегом побежала в столовую. И только хотела поставить миску на стол, пролила на Алешу. Нина Ивановна при всех меня пробирала.
Много было со мною таких неприятных случаев. Помню, убиралась в комнате хозяев. Под кроватью Сергея Прокопьевича всегда стояла четверть вина, но я пьяным его никогда не видела. И вот когда я залезла под кровать мыть пол, задела посуду и разбила. В это время в дверях стоял Сергей Прокопьевич и видел это, но он меня не ругал, только сказал: «Осторожно, Оля, не надо торопиться». Об этом Нина Ивановна, по всей вероятности, не узнала, а то бы она накричала. Она была вспыльчивой и надменной, а Сергей Прокопьевич более простой и доброжелательный. Они почти каждое воскресенье после завтрака уезжали на Волгу и брали с собой лакея Андрея и Анюту. В этот день после уборки я была свободная до самого вечера.
Во дворе во флигеле жили очень хорошие люди — садовник с женой, Комиссаровы. К ним я ходила почти каждое воскресенье. У них была балалайка. Я играла и пела.
Прасковье Яковлевне, жене садовника, это нравилось. «Но почему же ты, Оля, все грустные песни поешь?» — спрашивала она.
Больше половины двора Ефремовых занимал цветник. Каких только цветов не было. Позади сарая был очень большой сад: много яблонь, малины и смородины. Когда Ефремовы уезжали за Волгу, я у садовника выпрашивала цветы и ставила их около своей кровати.
У Ефремовых всегда был хороший урожай яблок. Нина Ивановна заставляла крошить яблоки, сама с нами крошила для сушки. Но не давала ни яблока. В коридоре целые шкафы были заставлены банками с вареньем. Некоторые банки засахаривались, покрывались плесенью. Этим банкам, возможно, было 10—15 лет, но нам не давали даже отведать.
Ефремовы жили замкнуто. Никто к ним не ходил. И сами они ни к кому. Никого не принимали, кроме Ксении Ивановны, которая приходила по субботам готовить торты. Она славилась в кулинарии. Еще к ним ходила одна седая старенькая старушка, но ее они принимали неохотно, будто бы у этой старушки на языке был рак.
У старого Прокопия Ефремовича было три сына: средний Сергей Прокопьевич, Николай и Федор. Федора они не любили, терпеть не могли за то, что он женился на артистке, тем самым якобы опозорил род Ефремовых. Вообще, артистов в то время за людей не считали. Чуваши говорили камить (комедианты. — А.Т.). Слово «камить» произносилось с иронией.
Рядом с сараем был хлев, а там — ослик. На двуколке катали младшего сына Владика. Очень потешный был осел, миленький такой. Запрягут его и едет по городу Владик с лакеем Андреем.
Сыновья Ефремовых — Алеша, Коля, еще другой Коля — брат зятя — часто ездили в Казань на 2—4 дня. У них там был очень большой дом на Красной улице. Нина Ивановна всегда очень беспокоилась, когда дети там задерживались.
Ефремовы, когда я у них работала, только в летнее время жили в Чебоксарах, а зимой — в Казани. Девочки Катена и Оля учились в институте благородных девиц, сыновья, кажется, — в реальном училище. Всю прислугу забирали с собой, кроме садовника и управляющего.
Ефремовы одевались и питались хорошо, как хотели. Подвалы полны были продуктами. Двор был большой. Один угол занимала прачечная с баней. Через каждые полторы-две недели приходили две крестьянки стирать белье. Два дня они стирали и сушили, а два дня гладили. Все работники мылись в бане, а у самих была ванная наверху. Топили ее каждую неделю. Лида, старшая дочь, и девочки одевались очень хорошо. Каких только платьев у них не было! Два гардероба стояли в комнатах девочек. Оба набиты платьями. Как-то Оля, средняя дочь, уехала в Казань с братьями. Нина Ивановна мне наказала спать в комнате девочек на Олиной кровати, так как Катена боялась оставаться одна. В этот вечер Катена показала мне все, что у них хранится. Всего полно: чудесные платья, туфли, белье и даже изящные чувашские лапти. Вместо веревок — ленты. Когда я уезжала от них, мне каждый раз давали 10 рублей, тогда эти деньги были большие. Кроме того дарили ношеные платья и ботинки.
Сам Сергей Прокопьевич, старшая дочь Лида и старший сын Алеша умерли в Казани от туберкулеза. Как будто сейчас (1960. — Е.М.) два сына живут в Москве. Нина Ивановна померла в Москве у сыновей.
Я окончила 7 классов гимназии в 1916 году. 8-й класс был практический. Папа не захотел больше меня учить. Средств не было. В это лето я гостила у Марфы Дмитриевны Трубиной. Летом помогала родителям жать и косить. Осенью устроилась учительницей в своем селе Байгулово (ныне Козловского района). В 1917 году поступила в Казанский пединститут.
Птичка в золотой клетке
Третий, младший, брат из сыновей Прокопия Ефремова Федор место для своего дома выбрал поближе к Волге. На улице Соборной (Большая Советская, Чувашская, Константина Иванова) нашелся подходящий участок. Отсюда было рукой подать до всех семи пристаней на Волге, до перевоза и до перевалочных складов. Это было очень кстати для торгового дела. Да и местность оживленная: всегда шел народ, с ранней весны и до поздней осени.
Дом проектировался и строился в расчете угодить молодой жене, Любочке. Так по-русски звали южную певунью, залетевшую на север, на берег Волги.
Любочка Николаевна была человеком искусства, обладала художественным и музыкальным вкусом. Своим голосом завораживала слушателей и влюбила в себя мужиковатого чувашского купца.
Старики вспоминали, что стены дома были завешаны картинами в багетных рамах. В зале, согревая помещение, красовался мраморной плиткой обложенный камин, в топках горели березовые чурки.
Чтобы южанка не очень скучала по своим солнечным краям, чебоксарский дворец был построен со множеством разноразмерных окон: полукруглых, полуциркульных, прямоугольных. Ходи из зала в зал и любуйся белым светом! С восточной стороны недалеко от дома протекала красавица-Волга.
Дом был каменным, двухэтажным, достаточно просторным и объемным. В глубоких подвалах хранились заморские вина. По вечерам у горящего камина собирался узкий круг известных людей. По просьбе поклонников Любочка нередко исполняла свой любимый романс.
Ах! Да пускай свет осуждает.
Ну! Да пускай клянет молва, —
Кто раз любил, тот понимает
И не осудит никогда!
Ты для меня ведь все на свете,
Мир остальной мне нипочем.
И только лишь за чувства эти
Побудь со мной хоть миг вдвоем.
Ты уезжаешь, друг мой милый,
И не воротишься назад.
Тебя люблю все с той же силой,
Я повторю тебе стократ.
Все ложь и ложь, но в смысле строгом
Не дам я обмануть себя.
И вот клянусь, как перед богом,
Что страстно я люблю тебя.
Любочка аккомпанировала себе на гитаре и последние две строки каждого куплета повторяла с удвоенной силой.
Этот романс мне переслал почтой из Казани Леонид Николаевич Максимов — зять Екатерины Сергеевны Ефремовой, проживавший в Казани до 1990 года. Теща не любила рассказывать о прошлом, она преднамеренно умалчивала о Ефремовых. Особенно ни слова — при детях. Взрослые боялись, как бы прошлое не вышло за дверь.
Дом выделялся своей архитектурой. Он хорошо смотрится и сейчас, со всех сторон по-разному, динамично. Красота начинается с крыши, которая смотрится при круговом обходе. На карнизе, на крыше установлены фигурные парапеты. На кронштейнах держатся слегка выступающие козырьки крыши. Плоскость стен и простенков заполнены нишами. В целом, дом является ярким представителем стиля модерн.
И из этого дома-дворца, неизвестно как, но улетела любимая Федором Любочка. Люди терялись в догадках. Одни говорили, что «артистка» ушла, прихватив драгоценности Федора. Другие, наоборот, предполагали, что Ефремовы сами добровольно ее отпустили, предварительно обеспечив деньгами и драгоценностями. Молчали только сами Ефремовы. Всезнающие женщины шептались, что Люба осталась в положении и уехала во Францию. Отсюда пошли толки, что у чувашских купцов образовалась иностранная ветвь, вполне возможно, даже американская.
Эту версию разжег журналист газеты «Чаваш ен» Юрий Мешков. Всполошились в Казани. Родня по линии Ефремовых пустилась в поиски, ездили в Москву, были в представительстве фирмы «Дженерал электрикќ», разыскивали американца по имени Айтар Ефремов. Все безрезультатно.
Чебоксарцы могут гордиться Ефремовыми. Чувашские дельцы, преодолев все трудности, вышли на большую коммерческую дорогу, разбогатели сами и помогали другим. Купцами были построены более дюжины строений, в их числе четыре дома, о которых поведала газета «Чебоксарские новости». Как рассказывала дочь Сергея Прокопьевича Екатерина Сергеевна своей дочери Ирине Николаевне, у Ефремовых был свой семейный девиз, состоящий из трех НЕ: не дремли, не плошай, не обижай. И это говорилось не зря. Семейным гербом купцов был лев. Он и поныне красуется на фронтоне родового дома.
В конце ХIХ и в начале ХХ века стоимость каждого дома составляла крупную сумму, в несколько тысяч рублях. Это в то время, когда, к примеру, городская булка стоила полторы-две копейки!
При городской Думе действовала городская управа, а здесь работала оценочная комиссия. Ею через четыре-пять лет уточнялась стоимость городских строений. Не оставались неучтенными даже ворота и заборы. Например, стоимость домовладения Михаила Ефремова (краеведческий музей) оценивалась в 3500 рублей, а дом Николая Прокопьевича (ЧНК) — 5000 рублей. Красавец-дворец Федора Прокопьевича — 6000 рублей. Родовой дом на улице Благовещенской — 8000 рублей. Все это легко воспринимается в сопоставлении. Для этого уместно напомнить, что обычные избы мещан стоили пять-десять рублей, купцов — 600—1000 рублей. Были, конечно, и дороже.
Ефремовы не пропивали свой капитал, а множили его. При этом не забывали о своем чувашском происхождении, не пренебрегали чувашской одеждой и лаптями, говорили по-чувашски. Вот поэтому-то в чувашском народе не исчез след Ефремовых.
Безграмотный чувашский крестьянин Ефрем Ефимов положил начало купеческому роду. Его малограмотный сын-самоучка Прокопий и неграмотный Михаил продолжали множить состояние родителя. По возможности были меценатами. Каким же нужно быть умным и изворотливым, чтобы в море жадной частной собственности и конкуренции тягаться с русскими купцами, не отставать от увертливых татарских!..
Две голубые ели
Вторым капитальным сооружением купцов был дом, находившийся почти рядом с родовым, за углом, на пересечении улиц Безымянной и Ярославской. Безымянная (Троцкого 2-я, Володарского) имела искривленную линию застройки. Отдельные здания выступали за красную линию, другие прятались вглубь. Выравнивание улицы происходило после каждой новой постройки, например, Духовного училища, дома Николая Ефремова и других. Эта работа продолжалась и в советский период. Однако улица Володарского так и не приняла прямолинейный вид, даже после постройки пешеходного моста через Чебоксарку. Этому мешала территория промысловой артели «Красный мебельщик», которая располагалась на улице Нижней (Каменева, Ворошилова, Баумана). Перпендикулярности выхода на улицы Зоводскую и Новую мешал холм между улицами Старой и Новой Заводской.
Новый дом был построен в 1910 году и сюда из родового дома (Карла Маркса, 11) перебрался старший внук Ефрема, сын Прокопия — Николай, рождения 1860 года. К тому времени он был уже в возрасте пятидесяти лет, все еще бездетный, хотя состоял сначала в гражданском браке с чебоксарской мещанкой Александрой Флегантовной Иевлевой. Со слов А. К. Михайлова, Иевлева ему была тетей — сестрой его матери. Александра Флегантовна была известной белошвейкой, шила белье и женские платья. Была вхожа в дом Ефремовых.
Церковный брак состоялся уже после смерти Прокопия, так как он противился браку. Михайлов вспоминал, что однажды цыганка предрекла Николаю смерть от голода. Этому посмеялись: дела Ефремовых были в расцвете. Однако Николай Прокопьевич действительно умер от голода, изгнанный из своего дома, что под Казанью, в 1921 году. В 1997 году мне инкогнито сообщили, что Николай умер в Сибири.
Дом был муниципализирован в 1918 году и отдан под детский приют, а в мае 1920 года был занят Ревкомом Чувашской автономной области. После упразднения Ревкома все помещение занимает обком партии. Флигель во дворе отходит обкому комсомола. В дальнейшем здесь хозяйничает детская молочная кухня. С постройкой Дома Советов в бывшее здание купцов переезжает Дом ребенка, потом загс. В 1992 году загс переезжает на новое место, а здесь размешается Союз писателей Чувашии, затем ЧНК.
Здание подвергалось неоднократной перепланировке и наружной реконструкции, особенно в послевоенный период. Пристраивается эркер, надстраиваются над ним два этажа, настраивается этаж над возвышенной частью. Выполнявший означенную реконструкцию управляющий трестом «Чувашремстрой» Гендельман настаивает на снятии выполненных этажей. Основной мотив: не хватает давления воды. Здание вернулось почти в первоначальное положение и состоит теперь из двух разноэтажных блоков, поставленных под углом друг к другу.
Тот же Михайлов разноэтажность дома объясняет тем, что бездетные Николай Прокопьевич и его супруга Александра Флегантовна якобы рассчитывали после своей смерти, что дом будет приспособлен под небольшую церковь. И я подумал, что задумка купца могла быть реальной. Возвышающуюся часть можно легко переделать под колокольню. Однако времена уже не те, а новые люди думают по-иному. В бывшем дворце можно было бы оставить по традиции детское учреждение или загс, но он вполне подходил и для писательской организации. Здесь просторно, уютно и само месторасположение благоприятствует сочинению новых романов и повестей, стихов и поэм. В действительности же, здание оказалось запущенным, писатели на практике показали себя далеко нехозяйственными.
Рядом с домом стояли две голубые ели. В народе говорили, будто бы они доставлены непосредственно из Канады. Ели были единственными в городе и составляли семейную гордость купцов. Говоря об этом, хотел бы попросить сверстников-чебоксарцев попытаться подсчитать, сколько сейчас в городе таких елей? Ведь доставать их сейчас — не из-за моря-океана, а в лучшем случае с Северного Кавказа или из своего древесно-декоративного питомника — значительно легче.
В обоюдном владении Николая и
Сергея Ефремовых находился ботанический сад на небольшом участке между их домами. Хозяева имели доступные виды фруктовых и декоративных растений, предпочитая яблони, а их было 71. Плодоносили 8 груш. В саду росли кедр, вяз, дуб, береза, 21 обыкновенная и две серебряные (голубые) ели. С целью максимального и интенсивного использования площадей культивировались растения в горшках. В 611 банках (причем из них 300 пронумерованы, считались экспериментальными) росли редкие растения, 7 гортензий, четыре лимона. Особую заботу Ефремовы проявляли к посаженным в открытый грунт пальме, агаве и олеандру.
Сад сохранялся лишь до 1923 года. В этом была немалая заслуга первого директора музея Николая Павловича Неверова и художника Моисея Спиридоновича Спиридонова. О золотых руках садовника вспоминала и будущая народная артистка Чувашской АССР Ольга Ивановна Ырзем.
О Владимирской горке
Торговые дела Ефремовых шли в гору. В обороте вращались тысячи рублей. Десятки тысяч были вложены в недвижимое имущество. Обстановка в домах тоже стоила кругленькую сумму. Набирало силу производство — кулеткачество и лесопиление. Стучали топоры в ветлужских лесах, плыли вереницы плотов по заволжским рекам и Волге. Фамилия Ефремовых была известна всему Поволжью от Костромы до Астрахани, всем именитым купцам России. Знали о ней иноземные деловые люди.
На пригорке божий храм
Виден издалека.
Это строки из баллады поэта Жуковского «Светлана» я запомнил еще с детства. И теперь, когда мне пошел девятый десяток, повторяю их, когда смотрю в сторону Владимирской горки. Владимирская горка выступает полуостровом во внутригородской залив Чебоксар. Залив образовался от слияния речек Трусихи, Сугутки и Чебоксарки. Горка хорошо видна с транспортного моста через залив, просматривается также с других мест города. На вершине горки — женский монастырь (бывшая усыпальница купцов Ефремовых), ныне церковь Иоанна Кронштадтского.
Владимирская горка — заповедное место, официально непризнанное. Она легендарно таинственна своим происхождением. Красива и издали, и вблизи. Здесь даже воздух особый — не надышишься. С вершины горки, не крутой, пологой, 30—40 метровой высоты, хорошо просматриваются чебоксарские окрестности.
В семьях Ефремовых женились, выходили замуж, создавали новые очаги жизни. Но с рождением жизни появляется и смерть. Когда естественная, когда и безвременная, неразборчивая. От нее не откупишься. Сколько она в роду Ефремовых забрала младенцев и взрослых во цвете лет!
У самого Ефрема Ефимовича мальчик Афанасий прожил только неделю, а девочка Дашенька немногим дольше полугода. В продолжении рода и умножении богатства Ефрем возлагал большие надежды на пятерых сыновей, оставшихся в живых, но купеческим ремеслом занялись только двое — Прокопий и Михаил. Болезненная жена Прокопия родила шестерых и лишь одного сына. Назвала его Васей. Дед в нем души не чаял. Еще бы: продолжатель фамилии. Но внук прожил только два года. И быть бы Ефрему и его сыну Прокопию без наследника, но положение спасла вторая жена Прокопия — русская — Екатерина Васильевна Лягина. Она родила семерых детей, трое из них — мальчики: Николай, Сергей и Федор. Старику Ефрему посчастливилось увидеть Коленьку — первенца. Ефрем умер в 1862 году в возрасте шестидесяти пяти лет от холеры. В те годы она свирепствовала в низовьях Волги, была завезена и в Чебоксары.
Из троих сыновей Прокопия двое остались бездетными. Старший, Николай, в гражданском браке с Александрой Флегантовной детей не нажил. Младший брат Федор привез жену с юга и тоже отцом не стал.
Средний брат Сергей с супругой Ниной Ивановной Аристовой имели много детей. Но и у них двое мальчиков умерли, не прожив и года. А от дочери Екатерины (Катены) и ее мужа Николая Алексеевича Федотова пошла казанская ветвь: потомство от зятя Леонида Николаевича Максимова и Ирины Николаевны — дочери Екатерины Сергеевны. В советский уже период родились Олег (1963) и Игорь (1975).
Второй сын Ехрема Хуси — Михаил — уступал своему брату и в богатстве, и в составе семьи. У него в Чебоксарах было несколько строений, и жил он в простом двухэтажном кирпичном доме на углу улиц Благовещенской и Второй Новомосковской (Плеханова). От брака с Анной Григорьевной у него родилось шестеро детей, но из четырех сыновей только один (Федор) дожил до двадцати пяти лет. От Федора и Екатерины Александровны из четырех детей был один только мальчик (Борис), но он умер в младенчестве. Фамилия Ефремовых по линии Михаила на нем обрывается. Далее идут фамилии зятей Герасимовых и Сперанских. Их потомки живут в Чебоксарах и Томске.
Второй брак Михаила не дал потомства. Анастасия Андреевна умерла при родах. Она была не единственной женщиной в семьях Ефремовых, не выдержавшей родов. По женской линии Ефремовых в Казани живут еще дети Дарьи Михайловны. Еще один Ефремов — артист цирка Влад Сергеевич имел потомство, он умер в Грозном. Сын артиста работал на телевидении, но бежал из Чечни и обосновался в Костроме.
...Под боком у города, в двух верстах от Благовещенской улицы, на берегу р. Сугутки — притока Чебоксарки — стояла водяная мельница Ефремовых. Купцы изредка заезжали сюда отвлечься от торговых дел, от домашней суеты.
Зеленый холм, называемый Владимирской горкой, по легенде существует со времени Золотой Орды. Якобы какой-то татарский хан любовался местностью и за холмами видел заволжскую даль. Ясному взору мешала малая высота холма. Тогда он приказал своим воинам натаскать землю и нарастить холм.
...Отдыхающая купеческая семья расположилась на лугу. Пьют чай, разговаривают не торопясь и негромко. Прокопий Ефремович лежит на некошеной траве и следит за движением пушистых облаков по голубому полю неба. Рядом равномерно хлопают плитцы мельничных колес. Под их усыпляющий шум мерно, спокойно на душе. Место укромное. Рядом Владимирская церковь и женская монашеская обитель. Есть свое небольшое кладбище. Здесь похоронен Ехрем Хуса.
— Вот где следует заложить семейную усыпальницу, — решил Прокопий, и домочадцы с ним согласились...
Прокопий Ефремович не задержался долго на земле, умер 12 ноября 1907 года. Годом раньше умерла его жена, Екатерина Васильевна. Могилы их рядом — на самой вершине холма.
Над могилами купеческой четы воздвигнута усыпальница-часовня — чебоксарский шедевр архитектуры.
Когда усыпальницу впервые увидел один из казанской купеческой родни — зять дочери Сергея Прокопьевича Екатерины Сергеевны — Леонид Николаевич Максимов, ныне председатель методической комиссии Казанского государственного технологического университета, кандидат химических наук, — он не удержался, воскликнул:
— Так это же поэзия в камне! — И засыпал меня вопросами. На многие из них я ответить не смог. В Чувашском государственном архиве не нашел я документов, подтверждающих дату строительства, не узнал фамилии автора проекта. Годы сооружения усыпальницы относятся к началу ХХ века, между 1908 и 1911 годами.
Обязательно нужен поиск. А пока приходится гадать. До отца Григория (в миру — Григорий Тимофеевич Медведев), протоиерея церкви-усыпальницы, дошли лишь отрывочные слухи, рассказы старожилов, ровесников века, что усыпальницу строили итальянцы.
По другим источникам — свои же, только руководили ими иностранцы. Сохранилось еще предание, что строил часовню итальянский архитектор. С его-то дочерью, мол, и познакомился Федор Прокопьевич — на ней и женился. Есть и такой вариант. Сын Прокопия познакомился со своей будущей женой в Италии.
Владимирская горка находится в полукольце Коммунальной слободы. Сюда легко добраться от Центрального городского рынка маршрутным автобусом. Сойдешь на остановке «Школа» — и перед тобой холм с церковью и усыпальницей. Вверх, на холм, поднимаешься по извилистой асфальтированной дороге.
Священник Григорий любезно согласился познакомить нас с внутренней планировкой усыпальницы. Она двухэтажная, полуподвальная часть предназначалась для захоронения. Сейчас на втором этаже ведется служба: идут крещение и венчание. Нас — небольшую группу из Министерства культуры и Союза писателей Чувашии — пропустили в алтарь. Здесь были похоронены Прокопий Ефремов с супругой. Могилы засыпаны и заделаны бетонной плитой. След сохранился. Мы спрашиваем: где же гробы и покойники?
— Гробы были не простые, герметические, назывались ракой, были залиты спиртом, где и лежали покойники...
Нет ни гробов, ни покойников. Говорят, в первые же дни Октябрьской революции гробы были вскрыты, спирт выпит, а покойники выброшены под горку...
Мне не удалось узнать, преданы ли земле останки. Стариков того времени не осталось, документов — тоже. В советское время усыпальница использовалась под склады, колбасный цех. Строение настолько запустили, что на крыше выросли четыре березы. Люди удивлялись, как могли эти зеленые красавицы удержаться на карнизе и свесях.
Усыпальница несколько лет назад возвращена православной церкви и названа именем Иоанна Кронштадтского. Он родился в Архангельской губернии 19 октября 1829 года, умер в 1908 году. Канонизирован в 1991 году. Был духовным писателем. Издано четыре тома его сочинений «Моя жизнь во Христе». Четвертый том сочинений с автографом автора хранится у чебоксарских потомков Ефремовых.
«Нужно любить всякого человека и в грехе его, и в позоре его», — писал Иоанн Кронштадтский. Как далеко мы отошли от этой простой истины...
Приказчик, министр и другие.
(Таврины...)
После того, как в «Чебоксарской панораме» был опубликован материал «О купцах Ефремовых» (№ 21, 1 июня 1991 г.), в редакцию и автору позвонили доброжелатели с предложением оказать услугу. Дело в том, что в газете была помещена дореволюционная фотография мужчины в возрасте 40—50 лет и женщины. Предполагалось, что эта пара из рода Ефремовых. Поиск фотодокументов получил новый импульс.
Началось с письма Тавриной Александры Степановны, жительницы Чебоксар. Вот что она написала: «Мне случайно попалась в руки «Чебоксарская Панорама» № 21 от 1 июня 1991 года, в которой рассказывается о купце Ефремове. Там напечатан снимок мужчины и женщины, мол, это кто-то из Ефремовых.
Так вот: на этом снимке мой свекор — Таврин Петр Семенович и его жена. Такая фотография хранится у меня. Мой свекор всю свою жизнь проработал у купца Ефремова на лесозаводе, что был на берегу Волги, ныне за кирпичным заводом. Свекра в живых я не застала, а муж, с которым я прожила 34 года, рассказывал, что крестил его купец Ефремов. Даже был поставлен дом при помощи купца. Дом был двухэтажный по улице Калинина, напротив старого здания милиции. Дом впоследствии был передан гороно, там жили учителя.
Свекр зимой сплачивал плоты, а весной ежегодно ездил до Астрахани сдавать лес. Однажды по Астрахани мой свекр ездил не в экипаже, а на дрогах. По приезде в Чебоксары купец его за это уволил, как за «дискриминацию» личности.
На этом месте я остановился и задумался: купеческий каприз. В словаре В.Даля прочел: «дрога — простая трясучка для езды в поле, на охоту, без кузова: колесница для отвозу покойников»... А экипаж — «легкая не грузовая повозка». Разница существенная. В данном случае может быть со значением: смотрите, мол, люди, какой скупой чувашский купец!
«Следующей весной с лесом был послан другой человек, и он сдал не так, как сдавал мой свекр, и купец послал своих доверенных к нему, чтобы Таврин опять пришел на работу. Свекр отказался. Пожаловал сам купец. В это время свекр строился — и купец сказал, что к приезду Таврина из Астрахани дом будет готов для жилья. Он свое слово сдержал и даже лесу дал на полдома. Потом во время революции мой свекр участвовал в национализации завода».
Я повторюсь, видимо, была такая установка: к делу национализации привлекать бывших приказчиков и облагодетельствованных хозяином людей, чтобы нарушить установившееся понятие о благодарности. Так было с национализацией дома Ефремова на улице Благовещенской, когда понятым при описи имущества купца был его бывший воспитанник Иван Степанович Ластушкин.
В письме Тавриной подтверждается, что на заводе рабочим разрешалось бесплатно брать отходы лесопиления, а крестьянам-возчикам, занятым на вывозке леса, купец отпускал бесплатно корм для лошадей...
Далее Александра Степановна Таврина, жена сына Петра Семеновича Таврина, сообщала: «Сейчас из семейства Тавриных осталась только моя золовка Валентина Петровна (дочь Петра Семеновича). Она живет на проспекте 9-й пятилетки».
Я направился по указанному адресу. Перед названным домом на скамейке сидело несколько пожилых женщин. Одна из них назвалась Валентиной Петровной. Весть о том, что Таврины вызвали какой-то интерес, она восприняла довольно равнодушно, неохотно отвечала на вопросы.
— Петр Семенович и Мария Степановна — мои родители. У них были сыновья Константин и Вячеслав. Жена Вячеслава — Александра Степановна — моя сноха. Мой старший брат Константин Петрович — хороший знакомый А.Н.Студенецкого, умер в 1979 году. Брат обладал голосом, похожим на лемешевский, окончил Московскую консерваторию, пел в хоре... Кого же из Тавриных я помню? Знала Анну Ивановну. Она работала бухгалтером, кажется, не то в издательстве, не то в редакции «Красная Чувашия».
В Чебоксарах Тавриных было немало. В последнюю четверть ХIХ века с подобной фамилией имелось более двадцати домохозяев — это, считай, два с половиной процента из зарегистрированных в городе домовладельцев. Я не претендую на истину своего предположения, что первоначально люди город заселяли по семейному принципу. С ростом города семьи делились, постепенно теряли свои родственные связи. Приведя различные имена Тавриных, я не уверен, что некоторые из них просто однофамильцы.
Можно сказать: Таврины расселялись в разных районах города. Основное сосредоточение домовладений в 1884 году было на улице Застенной (район улицы Кувшинской): Михаил Иванович, Иван Матвеевич, Мария Александровна, Василий Иванович, Константин Савельевич и др. Второе сосредоточение было в районе улицы Нижняя (Баумана): Михаил Александрович, Михаил Иванович, Иван Матвеевич, Мария Александровна, Василий Иванович, Константин Савельевич и др. В основном Таврины числились мещанами. Были и купцы: Иван Николаевич, Михаил Васильевич. Были и кустари: кирпичных дел мастера, кожевники. Не зря в Чебоксарах были Кожевенная слобода, улица Кожевенная, Кожевенное ущелье. Была даже Тавринская ветряная мельница.
По имущественному положению хозяйства домовладений неравноценные. Например, на Новомосковской улице (район улицы Заводской) жил мещанин Георгий Михайлович. Стоимость его строений оценивалась в 120 рублей, для того времени сумма немалая. На улице Нижняя жила мещанка Мария Александровна. Ее домовладение стоило 10 рублей, а наследство солдата Андрея Таврина — 5 рублей.
В конце ХIХ столетия, в 1895 году, мещанин Михаил Васильевич Таврин наследникам оставил деревянный дом с кожартелью стоимостью 300 рублей. Наследники оказались деловыми людьми: в 1910 году это богатство довели до 1000 рублей. Их кустарное производство стало заводом в 1906 году. Здание было каменным, одноэтажным, на пяти каменных столбах. Имелся навес для корья, сарай, склад. На заводской территории стояли одноэтажный и двухэтажный каменные жилые дома. Завод был национализирован 20 августа 1918 года. В 1921 году был выполнен деревянный пристрой. В 1934 году в честь пребывания в Чебоксарах летчиков — первых Героев Советского Союза, спасших экипаж затонувшего ледокола «Челюскин», завод был назван именем Михаила Водопьянова.
3 мая 1919 года из Казанского губернского управления был сделан запрос — список лиц с технической практикой. Чебоксары представили 11 человек, с высшим образованием — ни одного. В числе технической интеллигенции были телефонист, коммерсант, слесарь, машинисты и один химик. Это был Михаил Егорович Таврин.
В советский же период встречается Н.Таврин. В 1920 году он работал городским агрономом. В 1921 году один из Тавриных участвовал на заседании областного совнархоза. Заседание вел председатель совнархоза Григорьев. Рассматривалась строительная программа на сезон 1921 года. Решили сократить объем предполагаемых работ в связи с неурожаем. Обсуждали вопрос об использовании строительных материалов в условиях дефицита. Отпуск материалов организациям решался персонально чрезвычайной тройкой. В середине сороковых годов директором опытного лесхоза был Валентин Вячеславович Таврин.
В дореволюционных Чебоксарах кирпичных заводов не было. Работали кустари-одиночки. Так называемые заводы представляли собою в лучшем случае не что иное, как сушильные сараи, шатры с напольными печами обжига. Чаще — под открытым небом. В числе «заводчиков» были три брата Тавриных: Михаил Васильевич, Александр и Иван. Годовой доход от кирпичного производства у первого составлял 400 рублей, у второго — 200 и у третьего — 100 рублей. У Михаила Васильевича на берегу Волги стояла сколоченная из досок коротолчея. Ее годовой доход был 10 рублей. Кору ильмы, ветлы, осины, дуба и других лиственных деревьев собирали, сушили и мельчили. Затем эта масса в кожевенном производстве использовалась как дубитель и как краситель.
До и после войны Таврины, которых я знал, учительствовали, служили в советских учреждениях. С фамилией Тавриных мои воспоминания связаны с именем Валентина Вячеславовича — заместителя министра финансов Чувашской АССР. Он был награжден орденом Ленина за долголетнюю службу (работу) на одном месте. Такие люди через определенное число лет награждались орденами и медалями. В числе «долгоседов» был Валентин Вячеславович. Его трудовая биография, действительно, не была богата записями в трудовой книжке. До революции он работал в Чебоксарском казначействе, а когда оттуда выделили еще наркомат финансов, Таврина зачислили туда. Он считался очень крепким и эрудированным финансистом.
Таврин запомнился мне и одним случаем: наша промысловая артель «Красный мебельщик» в 1947 году попала под затопление от разлива Чебоксарки, вызванного затором ледохода под мостом на улице Плеханова. Артель понесла материальные потери и перерасход фонда зарплаты. Перерасход можно было покрыть распоряжением Совета Министров Чувашской АССР, на что потребовалась виза Министерства финансов. Таврин отказался завизировать, сославшись на внезапность: нужно было предусмотреть этот перерасход в промфинплане. Меня возмутил бюрократический подход: разве можно предусмотреть стихийное бедствие! Я пошел к министру финансов Н.И.Золотникову. Вопрос немедленно был решен положительно.
«Красному мебельщику» материальные потери полностью восстановить не удалось, хотя пиломатериал и заготовки спасли от уноса водой, высушили и выполнили перемотку сырых электромоторов. Пришлось пересушить сырьевые запасы, перебрать все мебельные детали. Но наши готовые изделия, хранившиеся на складах, были попорчены, готовая продукция потеряла товарный вид. Устранение всего этого потребовало дополнительных трудовых процессов и денежную оплату, что явилось сверхнормативным и сказалось на себестоимости продукции.
Отказали нам и в выплате страховых.
— Страховые выплачиваются в том случае, если о происшедшем сделано письменное заявление не позже 24 часов. Вы не пришли вовремя! — отреагировал на наше горе руководитель инспекции Госстраха.
— Вы же знаете, вчера было воскресенье. Вы же видели сами лично, как мы, спасая имущество, плавали в ледяной воде! — говорил я, задыхаясь от бессилия преодолеть бездушную инструкцию.
С того 1947 года прошло более полвека. Я забыл фамилии многих участников по спасению общественного имущества артели. Ледяную купель они приняли добровольно, по зову сердца и разума. Фамилии некоторых есть в памяти и по настоящее время. Это пилоточ Ятмасов, столяр Дворников. Двумя-тремя неделями раньше нашего потопа на работу оформилась демобилизованная фронтовичка. Она первой полезла в ледяную воду, а глядя на нее, в водоворот вошел и ее муж, оказавшийся поблизости от артели. Их смелость и находчивость послужили примером для других. Я не помню фамилии фронтовички. Муж был из Шумерли, знакомясь со мной, признался, что четыре месяца назад у него была операция, удалили аппендикс. Но не это интересно, а то, что он оказался «правосердечником»: сердце находилось на правой стороне. Таких, как он, на учете обычно только два человека на миллион жителей!
От простуды и воспаления легких пловцы спаслись тем, что бухгалтер артели Василий Гаврилович каждому наливал по стакану водки.
Еще подобный случай затора льда на Чебоксарке мне пришлось наблюдать в 1940 году. Я принимал участие в спасении людей, но не настолько активно, как муж одного семейства. Он был на суше и увидел, как на коньке крыши небольшого домика (скорее всего бани), сидела его жена с ребенком. Вода могла поднять домик и вынести его к мосту. Мужчина в считанные минуты сколотил плот из досок ограды, подплыл к домику и снял с крыши жену и ребенка. Моя жена, наблюдавшая за происходящим, сказала мне: я видела, как ты старался, но муж женщины — настоящий герой!