Главы из повести * Перевод С. Барченко 8 С каждым днем Шурсямгу все сильнее и сильнее тянуло к Саркке. Он уже больше не убегал далеко от волчицы, часто останавливался, поджидая подругу, а потом и вовсе перестал отходить от нее. Волки повсюду появлялись вместе и неизменно бежали рядом — плечом к плечу. Однажды, когда солнце уже скрылось за дальними лесами и волки, как обычно, рыскали по окрестным холмам и опушкам, не теряя из виду знакомого перелеска, Шурсямга неожиданно игриво толкнул Саркку влажным носом в бок и отпрыгнул в сторону. Саркка с нарочитым удивлением посмотрела на волка, вроде бы не понимая, что это с ним вдруг произошло. Шурсямга повалялся в снегу и лег на живот, будто приглашая Саркку подойти к нему, а как только она улеглась подле него, ласково лизнул ее в ухо. Волчице понравилась ласка Шурсямги, но разлеживаться на одном месте ей было невтерпеж. Саркка поднялась и направилась к перелеску Када. Шурсямга вскочил на ноги и двумя прыжками настиг волчицу, держась теперь, однако, не у ее плеча, а поближе к хвосту... На поляне волки долго возились, как маленькие щенята, боролись, вставая на дыбки, шутя покусывали друг друга то за бока, то за шею, без устали валялись в мягком и пушистом снегу. Казалось, что они совсем не думают о возможных опасностях, которые всегда подстерегают диких зверей, о существующих где-то людях, о дружбе и вражде, об отдыхе и голоде... Им было весело и хорошо. На всей земле, что принадлежала сейчас только им двоим, воцарились покой и мир. И если на эту поляну вдруг забежал бы какой-нибудь любопытный зайчишка, то волки, даже заметив косого, пожалуй, не тронули бы его... Наступила весна. Пора зарождения новой жизни. Томительное время любовных игр. 9 Из города Валяхха приехал в начале марта. И первым, кого он встретил в деревне, была его соседка. Она как раз расчищала занесенную снегом тропинку, что вела от дороги к калитке. — И-и-и, Валяхха! — поздоровавшись, с притворным сожалением запела соседка, воткнув лопату в снег.— Уж я-то думала, что ты волка убитого несешь, а это у тебя чемодан через плечо... Небось, в городе-то волков нету?.. А у нас никакого житья от них, проклятых, не стало! Ты знаешь вдову из Анаткасов?.. Ну ту, у которой сынишка года три назад помер?.. Так вот, пошла она в Када за хворостом, а на обратном пути два волка чуть ее не сожрали. Вот те крест?.. Она, бедная, едва ноги от них унесла... Нет, Валяхха, надо мне, видать, все же в Шемуршу идти, тамошних мужиков просить, чтобы избавили от разбойников. Дак и Палюш в Шемурше живет. Вот это охотник так охотник! Уж он-то волка не упустит!.. Обидные речи соседки будто кипятком ошпарили Валяхху. Ведь если даже эта балаболка такое себе позволяет, то, значит, другие люди теперь и подавно сомневаются в его охотничьем мастерстве?.. — Типун тебе на язык! — не утерпел он. — Ты думаешь, что Валяхха в городе перестал быть охотником? Или разучился держать ружье?.. — Экая невидаль — ружье держать! Да это и любая баба сумеет! — дерзко откликнулась соседка. Но Валяхха не стал с нею спорить, попусту время терять, а молча пошел к своей избе. На следующее утро, не обращая внимания на оттепель и падающий мокрый снег, он отправился на охоту. Все ближние и дальние лесные чащобы обошел Валяхха, все овраги да буераки облазил, почти под каждый куст заглядывал, однако волчьих следов так и не обнаружил. «Надо было этого чертова волка еще зимой ухлопать, а не ждать до весны,— хмурясь, раздумывал усталый охотник, шагая к деревне.— Должно быть, повстречал наш Шурсямга волчицу, да и отправились они куда-нибудь в другие места. Или же давным-давно угодили под картечь городских, приезжих охотников... Хотя черт их знает, этих волков, что с ними стряслось и где они прячутся?..» А свернуть с дороги да хорошенько обшарить густые кустарники в перелеске Када, который можно было без особого труда пройти вдоль и поперек, измотавшийся за день Валяхха так и не догадался... 10 Под яркими лучами осели глубокие сугробы, потемнели белые снега. В одночасье изошли они бурливыми ручьями, раздольным вешним половодьем. Пробудилась от долгой спячки земля. И покуда еще нагая, не прикрытая зеленью, нежилась она под солнцем, готовясь к великому таинству материнства. А все живое, что вышло уже из ласкового лона ее, радовалось теплу и свету. Забывались зимние невзгоды, и казалось, что вместе с лютыми морозами да вьюгами навсегда исчезнут тяжкие горести и беды. А тех, кому суждено еще прийти в этот солнечный мир, отныне будут ждать впереди только безоблачные и счастливые дни... И вот закружилась по лесам да полям невеста Весна, словно красная девица в нарядном своем сарафане. Щедро разбросала охапки цветов по лугам, свадебной фатой прикрыла черемуховые заросли и яблоневые сады. Беспечно резвилась красавица Весна, водила веселые хороводы в ожидании своего жениха, что обещал ей прислать сватом жаркое Лето. А того все нет да нет... Обиделась невеста Весна, взмахнула венком из пестрых полевых цветов и унеслась дальше на север. Пускай поищет ее Июнь по белому свету, пускай другого свата шлет! А Лето все бежит по земле, торопится принести своенравной красавице желанную весть от жениха, которого задержали в пути негаданные майские холода. Пока справился с ними Июнь, достиг заветной околицы — а невесты уже и след простыл! Надо догонять Весну, в полночные края за ней подаваться. Снова пустился в дорогу неутомимый Июнь. И там, где проходил он лесными дебрями да бескрайними полями, в каждой былинке, в речной глубине и в поднебесной выси оставалась малая частичка его горячего сердца. Наступили теплые, погожие дни. Однажды в сумерках Шурсямга лежал в густых зарослях, возле вывороченного ветром старого вяза, под корнями которого находилось укромное логово. Близилась пора выходить на охоту, но Саркка не показывалась из норы. Волком овладело беспокойство. Шурсямга заполз внутрь логова, чтобы узнать, в чем там дело, и напомнить Саркке об охоте. Но волчица встретила его сердитым рычанием. Он слегка попятился, однако Саркке, должно быть, это показалось недостаточным, и она больно укусила его в бок. В иное время Шурсямга, конечно, не простил бы своей подруге такого непочтительного к нему отношения. Но сейчас инстинкт подсказывал волку, что он не должен пускать в ход зубы, а обязан подчиниться требованию Саркки и побыстрее убраться прочь из логова. Смиряя обиду, Шурсямга выбрался наружу, отбежал в сторону и оглянулся, поджидая Саркку. Однако волчица так и не покинула укрытия. Порыскав в перелеске и не встретив никакой добычи, Шурсямга опять вернулся к вывороченному вязу. Волк уже успел забыть о нелюбезном приеме, который оказала ему Саркка, и хотел привычно нырнуть под свисающие корни дерева, чтобы все-таки понудить подругу следовать за ним на охоту, но его снова не пустили домой. Загораживая своим телом вход, Саркка мордой оттолкнула Шурсямгу, как бы прося его оставить ее в покое. Из глубины волчьего жилища доносился какой-то странный, не знакомый Шурсямге запах, там происходила еле слышная возня — и все это озадачивало волка. Правда, он уже вполне осознал, что не имеет права оставлять без внимания желания Саркки, и поэтому на сей раз даже не пытался проникнуть внутрь логова, а покорно улегся перед входом. Голова Саркки показалась на поверхности, но волчица все же не решалась окончательно покинуть убежище. Глаза Саркки смотрели на Шурсямгу требовательно и недовольно. Настойчивость волчицы подняла Шурсямгу на ноги. Он наконец понял, чего добивается от него Саркка, и побежал на охоту в одиночку. Волк возвратился к логову лишь с утренней зарей, таща на спине зарезанного ягненка. Сам Шурсямга даже не прикоснулся к мясу, а положил добычу у входа в логово и отошел в сторону. Спустя некоторое время Саркка выбралась из норы и принялась спокойно поедать принесенную Шурсямгой пищу, не обращая при этом на него ни малейшего внимания, как будто так бывало всегда... Теперь Шурсямге приходилось охотиться одному. Но он уже твердо усвоил свои новые обязанности и неизменно приносил добычу к логову. А однажды, когда ему удалось поймать забежавшего в перелесок, израненного совиными когтями зайца и Шурсямга вернулся домой пораньше, навстречу ему из логова вылезла Саркка, а вслед за ней выкатился похожий на клубок шерсти волчонок. Это удивило Шурсямгу. Последнее время возня в логове почти прекратилась, писка не было слышно, и волк, конечно, не знал, что из всего принесенного Сарккой помета в живых остался лишь этот забавный щенок. Очевидно, долгая зимняя бескормица сказалась на волчице, и остальное потомство Шурсямги появилось на свет чересчур слабым, чтобы выжить. Волк поднялся со своего места и настороженно приблизился к малышу. Готовая в любую минуту защитить этот беспомощный комочек, Саркка подозрительно следила за каждым движением Шурсямги. А волчонок ничуть не испугался подошедшего к нему отца. Он сразу же сунулся под брюхо волку и начал тыкаться в него тупой мордочкой, отыскивая соски. Шурсямга обнюхал волчонка и, осторожно переступив через него, ласково лизнул опрокинувшегося на спину малыша. Саркка успокоилась и одобрительно потерлась мордой о плечо волка. Так Шурсямга познакомился со своим сыном. 11 Впрочем, это событие покуда не внесло в жизнь Шурсямги особых перемен. Он по-прежнему охотился в одиночку, исправно кормил семью, хотя волчонок пока довольствовался материнским молоком. Как-то под вечер Шурсямга неспешно трусил по дну поросшей травой глубокой ложбины, которая находилась неподалеку от деревни. Обычно ложбина пустовала, и по ней было удобно подбираться к самой околице. Но сегодня на травянистом склоне паслась корова, и волк по привычке начал подкрадываться к ней, хотя и понимал, что без помощи Саркки эту добычу ему не одолеть. Корова почуяла волка. Тревожно замычав и пригнув рогатую голову, она с грозным фырканьем принялась разрывать передними копытами землю, стараясь отпугнуть волка. Шурсямга, однако, не испугался. Присев на задние лапы, волк с любопытством наблюдал за ее маневрами. Быть может, поэтому он не сразу заметил мальчика, который вдруг появился на склоне ложбины и бесстрашно направился к волку, размахивая тоненькой хворостиной. — Уходи отсюда, противная собака! — еще издали кричал мальчик.— Ты зачем пугаешь корову? Шурсямга не тронулся с места. Он только слегка оскалился и насторожил уши. — Я кому говорю? Уходи! — не унимался мальчик. Он подошел к волку совсем близко. Гибкий кончик хворостины задел морду Шурсямги. Волк отпрыгнул подальше и опять опустился на задние лапы. Даже испытанная только что боль почему-то не пробудила в Шурсямге злости и желания броситься на мальчишку. С волком внезапно произошло то же самое, что случилось с ним давно, на зимней дороге, когда он поддался Саркке и задумал напасть на женщину. Как и в тот раз, Шурсямгу удержали смутные воспоминания. Но сейчас сдерживающее чувство было несравненно сильнее, потому что семилетний мальчик, его звонкий голос, движения, круглое лицо — все это как бы вдруг вернулось к Шурсямге из невозвратного прошлого. Нечто сходное с нежностью пробудилось в угрюмой волчьей душе... Но мальчик, разумеется, и не подозревал о тех чувствах, которые одолевали волка. Он даже не предполагал, что перед ним настоящий волк, и продолжал размахивать своей хворостиной, отгоняя медленно отступающего Шурсямгу. Наконец мальчику показалось, что он достаточно напугал эту огромную собаку с белой отметиной на лбу. — Хас! Пошли домой! — сказал мальчик корове, подстегивая ее хворостиной. Но ту и подстегивать было не надо. Корова повернулась и припустила рысью в деревню. Мальчик беспечно побежал за ней, даже не оглянувшись на Шурсямгу. А волк еще долго смотрел на гребень ложбины, за которым скрылся мальчик. Шурсямга никак не мог подавить тех чувств, что всколыхнулись в нем при виде этого человеческого детеныша. И если бы сейчас кто-нибудь посмел напасть на этого ребенка, Шурсямга, ни минуты не колеблясь, кинулся бы на помощь... Между тем мальчик гнал корову домой. Встреча в ложбине с большой собакой не оставила в его душе никакого следа. Просто он отогнал от коровы какую-то собаку, что отбилась, наверное, от своего хозяина и мешала корове спокойно пастись. Хотя знай он, что перед ним волк, мальчик ни за что на свете не посмел бы стегать его хворостиной... 12 А жизнь шла своим чередом. И тем, кто пришел в этот мир, надо было жить, расти, крепнуть. Исполняя предназначение природы, взрослые должны были заботиться о своем потомстве, а потомство — любить и почитать тех, кто подарил им жизнь. И не на этом ли простом и непреложном законе зиждется все сущее на земле? Что это — долг, голос крови?.. Но не все ли равно, как назвать это неистребимое чувство, которое не дает угаснуть роду, оборвать связующие его незримые нити... Великой любовью друг к другу наградила матерь-природа Шурсямгу и его маленького сына. Волку теперь не терпелось поскорее вернуться с охоты домой, где его ждал маленький сын. И как только Шурсямга бросал у входа в логово принесенную добычу, оттуда тотчас же выскакивал радостный волчонок и набрасывался на еду. А волк с ласковым ворчанием смотрел на возню малыша, для которого во всем мире не было покуда еще ни боли, ни страха, ни смерти. Ограниченный уютным логовом и вытоптанной перед входом в него площадкой, на которой всегда появлялось вкусное мясо, мир волчонка был радостным и беззаботным, потому что на страже его стояли неутомимые отец и мать... Налюбовавшись на сына, Шурсямга привычно располагался рядом с логовом, а волчонок принимался теребить пышный хвост отца, вскарабкивался к нему на спину, подбирался к ушам, впиваясь слабыми зубами, тянул то за одно ухо, то за другое, пока не скатывался на землю по скользкой шерсти, как с ледяной горки. И в такие минуты волк испытывал высшее блаженство... Волчонок быстро рос, набирался сил и постепенно превратился в упитанного и неугомонного крепыша. Его вдоволь кормили. Отец и мать никогда не скупились на ласку. А что еще нужно для полного счастья маленькому лесному жителю, которому неведомы суровые законы дикой природы? Когда волчонок достаточно подрос, его начали оставлять в логове одного, а Саркка отправлялась на охоту вместе с Шурсямгой. Это пришлось по душе волку, потому что ему давно уже надоело рыскать за добычей в одиночестве. Однажды волки бежали краем леса, как обычно резвясь, и нарочно покусывали друг друга, когда Саркка вдруг резко свернула к ореховым кустам, за которыми вблизи опушки паслись на жнивье домашние гуси. Выглянув из-за орешника и не обнаружив возле гусиного стада людей, осмелевшие звери бросились в самую гущу бестолково гогочущей и хлопающей крыльями гусиной орды. Волки не были голодны, но тем не менее они принялись ловить и хватать за горло неувертливых птиц. Уже с десяток окровавленных белых гусиных туш валялось на желтом жнивье, когда с близлежащей птицефермы выбежали люди и с криками бросились спасать оставшихся гусей. Волки немедля направились к лесу. Но по пути Шурсямга сумел еще прихватить отбившегося от стада гусака, который попытался улететь от побоища. Однако разжиревший на дармовых харчах гусак слишком понадеялся на свои дряблые крылья, что понесли его не к людям, а к лесу. Они не выдержали полета, и гусь шлепнулся прямо у ног Шурсямги. Оставить его было бы просто невозможно. Подбежавшие тем временем люди успели не только отогнать хищников, но и разглядели, что у одного волка на лбу белело пятно... Едва лишь весть о том, как разбойничали в гусином стаде Шурсямга со своей волчицей, достигла избы Валяххи, он не мешкая начал готовиться к серьезной охоте. — Значит, снова объявились они, голубчики, в наших краях,— бормотал охотник, набивая картечью недавно купленные в городе латунные гильзы.— Ладно, посмотрим теперь — кто кого перехитрит... Правда, Валяхха не стал расставлять приобретенные вкупе с гильзами тугие волчьи капканы. Он надеялся на свое тщательно вычищенное ружье, твердость руки и меткость глаза. На следующий день с первыми проблесками зари Валяхха был уже за деревней. Он понимал, что упустить волков и на этот раз означает для него весьма ощутимую потерю охотничьего престижа уже не только перед въедливой соседкой, но и перед всеми односельчанами. 13 Непреклонное решение Валяххи окончательно разделаться с неуловимой волчьей четой совершенно неожиданно показало мальчику, который когда-то пас в ложбине свою корову, что за собаку он стегал своей хворостиной. В тот день, отправляясь в Када за дровами, мать взяла мальчика с собой. Вдвоем они быстро нагрузили целый воз сухих веток и поехали обратно в деревню. Отдохнувшая лошаденка бодро трусила в упряжке. Они уже выехали из лесу, когда неподалеку один за другим прогремели два выстрела. Вдруг лошаденка резко осадила и, с беспокойным фырканьем прядая ушами, попятилась в придорожные кусты, едва не опрокинув груженый воз. Мальчик даже не сообразил, что произошло, как через дорогу перемахнули две вроде бы крупные собаки и бесшумно скрылись в зарослях. Правда, одну из них мальчик узнал по приметному пятнышку на лбу и потому не испугался. Иначе повела себя его мать. — Караул, волки! — истошно заголосила она, выпуская из рук вожжи.— Люди добрые, помогите!.. И лишь тогда мальчика тоже окатила холодная дрожь. Кое-как поборов свой страх и справившись с храпящей и упирающейся лошадью, мать и сын вывели телегу на дорогу. Спустя минуту из лесу выскочил запыхавшийся Валяхха с ружьем в руке. — Волков не видели? — закричал он, не обращая внимания на бледные лица ездоков.— Ранил я одного... Куда они побежали? — Да вон в ту сторону,— срывающимся голосом откликнулась мать, указывая на кусты лещины.— Ты уж — догони этих разбойников, Валяхха... — Обязательно догоню! Теперь они далеко не уйдут! — обрадованно заверил ее охотник и ринулся сквозь кустарник... — А я уже видел этого волка, у которого пятно на лбу,— тихо сказал мальчик матери, когда они подъезжали к деревне.— Он совсем не злой... Я тогда корову пас... Ну и постегал его немножко хворостиной, когда он хотел напугать нашу корову... А волк даже кусаться не стал... Впрочем, мать еще не совсем избавилась от пережитого страха и потому, наверное, не расслышала того, что сказал ей мальчик. Но если бы до нее и дошли слова сына, то, конечно, не поверила бы ему... На этот раз картечь угодила Шурсямге в левую переднюю ногу, хотя не задела сухожилий и не перебила кости, а прошла сквозь мякоть. Волк сперва и вовсе не почувствовал, что он ранен. Не отставая от Саркки, он перескочил через дорогу едва ли не перед лошадиной мордой и понесся чащобой, стремясь подальше уйти от охотника. Однако вскоре левая лапа у него вроде бы подломилась, и Шурсямга упал. Рыча от боли и страха, волк вскочил, но, прохромав несколько шагов, опять свалился на землю. Отбежавшая было волчица вернулась к Шурсямге. Злобно поскуливая и обнажая зубы, она толкнула его мордой в бок, как бы приказывая подняться. «Надо уходить! Поднимайся, если хочешь спасти свою жизнь!» — звучало в ее требовательном поскуливании. Собрав все свои силы, Шурсямга на трех ногах бросился вперед. Доковыляв до густого орехового куста, волк забился в самую его середину и больше подняться уже не смог. Саркка догадалась об этом, потому не стала вновь понуждать Шурсямгу к бегу. Она обогнула куст и кинулась прочь, негромко подавая голос, чтобы отвлечь на себя идущего по кровавому следу охотника. Притаившись в зарослях лещины, Шурсямга издали увидел вышедшего на прогалину Валяхху. Тот, ничего не слыша и держа ружье на весу, часто останавливался и наклонялся, чтобы получше разглядеть оставшиеся на траве капли волчьей крови. Неподалеку от куста они как будто пропали, и Валяхха выпрямился. Волк вжался в жухлую прошлогоднюю листву, словно хотел слиться с ней. А охотник, опять наклонясь и внимательно осматривая чуть ли не каждую травинку, подходил все ближе и ближе. Злоба и ненависть охватили поверженного волка, шерсть на его загривке вздыбилась, он едва сдерживал рвущееся из горла рычание. Шурсямга боялся человека и его смертоносного оружия. Но сейчас он был готов броситься на охотника, чтобы убить его или самому погибнуть в борьбе, как повелевал закон леса. И в этот самый миг, когда он уже изготовился к последнему прыжку, невдалеке послышался громкий вой Саркки. — Ага-а-а... Вот вы куда улизнули! — пробормотал Валяхха, прислушиваясь к волчьему вою. — Ладно, сейчас я к вам пожалую... Он повернулся и крадущимся, неслышным шагом направился на голос Саркки. Шурсямга облегченно расслабил напряженные мускулы и в изнеможении закрыл глаза. Казалось, неминуемая смерть и теперь обошла его стороной. Призывный вой Саркки раздавался то справа, то слева от охотника. Временами он как бы приближался к человеку, то снова удалялся. А когда Валяхха окончательно запутался в непролазных дебрях и не мог уже определить, в какой стороне находится та прогалина, где он в последний раз видел капли крови, голос Саркки вовсе пропал за дальними холмами. Валяххе не оставалось ничего иного, как опять возвращаться в деревню с пустыми руками. А волк до глубокой ночи не решался выбраться из своего укрытия. Шурсямга зализывал рану, чутко прислушивался к шорохам, ловил ноздрями переменчивые ночные ветерки. Но запахи и звуки уже не таили в себе опасности. Тогда волк покинул ореховый куст и, припадая на раненую ногу, медленно заковылял к логову. У входа его встретила радостная Саркка. Пока Шурсямга отлеживался в орешнике, она успела не только одурачить Валяхху, но и притащить из деревни поросенка, остатками которого теперь щедро поделилась с раненым главой семейства... Больше недели не вылезал Шурсямга из логова. За эти дни он еще сильнее привязался к своему сыну. И когда лапа Шурсямги почти зажила, ему не особенно хотелось покидать укромное свое жилище. Но делать было нечего — ведь заботы о пропитании семьи опять возлагались на его плечи. Вскоре Шурсямга даже попробовал поохотиться без помощи Саркки. Однако, не надеясь покуда еще мериться силами с какой-нибудь лесной дичью, волк потрусил к человеческому жилью. Шурсямга и духом не ведал, что тем самым выставит охотника Валяхху на посмешище всей деревне. 14 В хозяйстве у Валяххи были корова и телка. Вдвоем с женой охотник помаленьку обиходил скотину. Они попивали свежее молоко, сбивали домашнее масло. Никакой нужды не водилось в доме Валяххи. Но его жена ни с того ни с сего вдруг обзавелась еще и козой. — Да ты что? Совсем с ума сошла, старая? — рассердился Валяхха, когда жена привела козу на подворье.— Мало нам с тобой хлопот с коровой да телкой, так ты вдобавок козу притащила! Продай ты ее кому-нибудь, ради бога!.. Однако покладистая обычно жена Валяххи на сей раз заупрямилась. — Уж ты-то, старый, лучше помолчи! Какие у тебя хлопоты? С утра до ночи по лесам за волками бегать? Дома вилы в руки не возьмешь, чтобы в хлеву почистить... А козье молоко не в пример полезнее коровьего. Вот приедет гостить внучек из города, я его козьим молочком попою... Валяхха махнул рукой на очередную женину блажь. Хотя именно эта коза и послужила потом причиной многих его неприятностей. Случилось так, что жена Валяххи однажды вечером забыла запереть дверь в хлеву. А когда вернулся домой муж и они спокойно улеглись спать в избе, козе приспичило прогуляться по двору. Откуда же ей было знать о том, что ослабевший от раны Шурсямга наведается нынешней ночью в деревню? Волк, разумеется, тоже не предполагал, что разгуливающая при лунном свете по двору коза принадлежит знаменитому на всю округу охотнику, ружье которого причинило недавно Шурсямге столько страданий. Да и не было ему никакого дела до того, кому и что принадлежит на этом подворье. В надежде на легкую добычу волк перемахнул через низкий заборчик огорода, проскользнул в открытую дворовую калитку, но коза бесстрашно встретила хищника рогами. Корова и телка тоже тревожно замычали в хлеву. И Шурсямга, успев только несильно цапнуть козу за бок, предпочел убраться подобру-поздорову. Выйдя утром во двор, Валяхха глазам своим не поверил. Уж он-то никак не думал, что волк осмелится забраться летом к нему во двор. Но порванный бок козы и волчьи следы на огородных грядках не оставляли в этом ни малейшего сомнения. По следам охотник быстро определил, что в гостях у него побывал все тот же распроклятый Шурсямга. — Ну, постой! Я тебя проучу!— с досадой ворчал Валяхха, проходя огородными межрядьями.— Отобью у тебя охотку по дворам шарить... Вовек не забудешь!.. Хотя к вполне объяснимой досаде охотника сейчас примешивалось и другое чувство. Ведь поди ж ты, он, Валяхха, ранил этого волка зимой, едва не прикончил недели три назад возле перелеска Када, а серый разбойник все не унимается. Должно быть, выводок у него подрастает и семейку-то свою волчью кормить надо... — Ты чего там бормочешь, старый?— окликнула Валяхху жена.— Дожила я с тобой! Над таким охотником, как ты, уже и волки потешаются. Последнюю козу со двора тащут!.. — А ты не шуми на всю улицу,— примирительно сказал Валяхха.— Чего кричать-то? Не утащили твою козу, не беспокойся. Теперь она и мне пригодится... В голове у Валяххи постепенно созрел хитроумный план, как половчее и без особых хлопот добыть ему этого злополучного волка. Промыв рану козы карболкой, помазав ее йодом, Валяхха вбил посередке огорода кол и под вечер надежно привязал к нему козу. — Пускай она одну ночку на воздухе постоит,— сказал жене Валяхха. — Ничего с ней не случится. — Господи, да никак, он совсем у меня с ума спятил!— запричитала жена, всплескивая руками.— Решил все-таки скормить мою козочку волку!.. — Будет тебе болтать!— строго прикрикнул на жену Валяхха.— Не зря говорят, что у бабы волос долог, да ум короток. Сказано тебе — ничего с ней не случится, значит, цела останется... В сумерках Валяхха прихватил из избы армяк, снял со стены ружье и взобрался на сеновал. Отодрав две-три плахи, охотник проделал в стене сеновала подходящее отвертстие, проверил, хорошо ли видна из него привязанная в огороде коза, удобно ли прикладываться к ружью, расстелил армяк и прилег на него. С наступлением ночи коза забеспокоилась. Ее дребезжащее блеяние безумолчно доносилось с огорода, и это подбадривало Валяхху. — Покричи там немножко, покричи,— тихонько бурчал себе под нос охотник.— Скорее волка приманишь. Уж отсюда-то я его, голубчика, достану... Валяхха не отводил глаз от привязанной в огороде козы, внимательно оглядывал чернеющую на грядках ботву, чтобы не пропустить ни единого движения и не прозевать подкрадывающегося волка, но ничего подозрительного не замечал. А небо тем временем начали заволакивать как бы поднимающиеся из-за околицы облака, ночной мрак сгустился, и Валяхха стал не на шутку побаиваться, что в такой темнотище и руки своей не разглядишь, а не то что подбирающегося к приманке волка. Однако вскоре взошла луна, облака поредели, и стало светлее. Все вроде бы складывалось удачно для охотника: и коза по-прежнему блеяла, и огород проглядывался как на ладони. Одно было плохо — волк не появлялся. Коротать на армяке медленно тянущиеся минуты оказалось куда томительнее, чем предполагал Валяхха. Охотника начало клонить в сон, но едва лишь он справился с дремой, как ему неудержимо захотелось курить. «Дак ведь придет он за козой или нет — черт его знает, этого волка,— раздумывал Валяхха.— А я всего один разок-то и затянусь... Армяком прикроюсь... Авось волчина дыма не почует...» Охотник вынул трубку, набил ее табаком, осторожно похлопал себя по карманам, однако спичек не обнаружил. Посасывая негорящую трубку, Валяхха решил перетерпеть до появления волка. «Вот ухлопаю его, тогда и покурю»,— успокаивал он себя. Но чем дольше он думал о том, как закурит после удачного выстрела, тем сильнее становилось желание закурить немедленно. «Хотя погоди, а как ты потом закуришь, без спичек?— спохватился охотник. — Все равно бежать за ними в избу... Давай-ка я лучше сразу за ними сбегаю, пока волка нет... А потом уж и закурю...» Но прежде чем спуститься с сеновала, Валяхха еще и еще раз самым тщательным образом оглядел огород — все было спокойно. Для того чтобы сбегать в избу, нашарить на шестке коробок спичек, опять взобраться по крутой лестнице на сеновал и бесшумно подступить к проделанному в стене отверстию — Валяххе понадобилось, наверное, не больше минуты. И если бы существовал подобный вид спорта, а все перемещения охотника контролировались бы спортивными судьями, то Валяхха, несомненно, побил бы мировой рекорд. «Что-то приумолкла моя коза-дереза,— подумал он, прислушиваясь к гулкому стуку собственного сердца.— Как бы беды не было...» Немножко отдышавшись, Валяхха выглянул в отверстие и чуть не выронил ружье. Между черными грядками отчетливо белел обрывок веревки... Видимо, Шурсямга тоже терпеливо караулил свой миг и оказался проворнее охотника... 15 Возможно, волк даже и близко не подошел бы к этой несчастной козе, если бы знал заранее, сколько проклятий призовет на его голову вновь оплошавший охотник. Но Шурсямга не был провидцем, а всего лишь волком, который твердо усвоил, что однажды упущенную добычу следует попытаться взять еще раз — и он ее взял. — Нет, старая, теперь я сам сгину в лесу, но весь волчий род изведу под корень!— немного успокоившись, посулил жене Валяхха и потише добавил:— Только ты уж соседям-то о козе не говори... Скажи, мол, просто подохла — и все... Не то позора не оберешься. Проходу мне не будет... — Да разве шила в мешке утаишь?— засомневалась жена.— От людей-то, поди, ничего не укроется... — Тьфу на тебя, старая!— плюнул себе под ноги в сердцах Валяхха, понимая правоту жены.— Видать, родной муж тебе не дорог!.. — Да ведь как же не дорог-то?— с нарочитым удивлением возразила жена.— Для тебя коз теперь не накупишься, чтобы ты ими волков подкармливал. Ежели у тебя и дальше так охота заладится, то сам посчитай-ка, во что нам козы эти обойдутся? — Э-э, да что тут с тобой толковать?— Валяхха сокрушенно махнул рукой.— Известно — бабий язык, как плохая мельница-ветряк. Ветра нету, а он все мелет. Я этого волка из-под земли достану. Нынче же утром за ним пойду. В Када у него, наверное, логово устроено. Жаль, что я раньше об этом не подумал. Ну ничего! Покуда не разыщу — не вернусь... Ты только язычок-то свой малость попридержи. Не болтай им зря по деревне... — Ладно уж, ладно... Ступай... Может, хоть какие ни есть косточки от нашей козы соберешь,— не удержалась от ехидного напутствия жена. Однако расстроенный Валяхха промолчал. Да и нечего было ему сказать-то в свое оправдание. На охоту он отправился ни свет ни заря. Увязал котомку, перекинул за спину ружье и вышел к околице огородами, чтобы не повстречать ненароком въедливую свою соседку либо кого-нибудь из односельчан. Не то обязательно прилипнут с разговорами, и тогда своего позора от них не спрячешь... Пожалуй, никогда еще не выматывался так Валяхха. Но все-таки ему повезло. Во-первых, он нашел волчье логово, а во-вторых — вернулся домой лишь поздней ночью. В противном случае ближние и дальние соседи окончательно замучили бы его своими притворными ахами да охами по поводу козы, которую волк так нахально утащил из-под самого носа лучшего в округе охотника. Никому не ведомо, какими судьбами, но весть об этом происшествии в тот же день разнеслась по всей деревне. Быть может, пронырливая соседка подслушала, как ночью препирался Валяхха со своей женой во дворе? Кто знает... Но как бы там ни было, а с утра и до вечера к избе охотника беспрерывно наведывались люди. Приходили они вроде бы для того, чтобы выразить Валяххе сочувствие, а на самом деле поглазеть на него да посмеяться над очередной Валяххиной промашкой. Однако, видя в окошке только пригорюнившуюся хозяйку, молча уходили восвояси. Теперь же Валяхху больше не заботили возможные насмешки односельчан. За плечами у него сидел в котомке живехонький волчонок. — Вот, гляди,— самодовольно сказал жене Валяхха, доставая волчонка из котомки и держа его на весу, ухватив двумя пальцами за загривок.— Этот зверь дороже любой козы стоит! Можешь считать, что волчьи шкуры у нас уже на заборе висят. — Как бы не пришлось тебе шкуру нашей коровы туда повесить. Да и телочки заодно,— равнодушно взглянув на волчонка, уколола охотника жена. — Опять ты, старая, за свое принялась!— возмутился Валяхха.— Ни черта ведь не знаешь, а туда же... Они за своим волчонком хоть на край света побегут. Неужто ты даже этого не понимаешь? — Зато ты у меня, видать, слишком много знаешь да понимаешь! — обиделась жена. — Оттого, должно быть, и смеются над тобою в деревне... Впрочем, Валяхха не расслышал последнего замечания жены, потому что был уже за порогом. Не теряя времени, он пошел настораживать свои капканы. Скулящего волчонка Валяхха оставил пока в избе. И тот, пустив на пол лужу, не мешкая забился под печь. А обращаться с волчьими капканами охотнику было не впервой. Он заранее выдержал капканы вкупе с цепочками в крепком можжевеловом настое, чтобы отбить запах железа. И сейчас быстро расставил их в подходящих местах, притрусив землей и прикрепив прочными цепочками к глубоко вкопанным тяжелым колодам. — Давай-ка сюда нашего зверя! Куда он тут у тебя спрятался?— спросил жену Валяхха, возвратясь в избу.— Привяжу я его в огороде, там, где коза наша стояла... Или нет — лучше во дворе... Все равно родители за ним через огород побегут да и окажутся в моих капканах... Так где у тебя зверь-то?.. — Под печью твой зверь сидит. Бери его и привязывай где хочешь. Но гляди, чтобы утром соседские овцы в твоих капканах не оказались,— забеспокоилась жена.— Что тогда делать-то будешь? — Да не каркай ты под руку! Не то и впрямь беду накличешь,— осадил жену Валяхха. Он извлек волчонка из-под печи и направился во двор. Там Валяхха привязал волчонка возле сарая, запер внутреннюю дворовую калитку, затем постоял немного на крыльце, покурил на свежем воздухе всласть и только тогда вернулся в горницу и спокойно улегся спать. 16 За день Валяхха прочесал перелесок Када вдоль и поперек. Но на вывороченный ветром вяз охотник набрел лишь к вечеру, когда волков поблизости от логова не было. Иначе, пожалуй, волчьей паре довелось бы совсем худо. А так они потеряли своего волчонка, однако сами остались целыми и невредимыми. Хотя рассуждать подобным образом свойственно, конечно, скорее человеку, да и то далеко не всякому. Отчаянию же осиротевших волков не было предела. В тот день Шурсямга и Саркка очень рано ушли на охоту, долго рыскали в ивняках у реки Хырла, потом обшарили окрестные опушки и кустарники, но никакой живности поймать им не удалось. По пути к птицеферме волки свернули к логову и еще издали почуяли запах человека. Саркка первой сунулась внутрь разворошенной норы и, не найдя в ней волчонка, тоскливо завыла. Ей не понадобилось много времени, чтобы понять, кто и каким образом похитил ее сына. Волчица была готова немедленно спешить к нему на выручку. Шурсямга тоже обнаружил следы человека, который унес их волчонка, но бросаться в погоню очертя голову, по мнению волка, не годилось. Запах следов уже остыл, а сумерки еще недостаточно сгустились. Появляться же в деревне засветло волк не решался. Поэтому Шурсямга попытался ободрить и удержать Саркку. Он положил ей голову на спину, но волчица, которой всегда нравилась подобная ласка Шурсямги, внезапно огрызнулась и больно укусила его в шею. Волк растерянно отпрянул в сторону, а Саркка пустилась к ложбине, что вела к деревенской околице. Шурсямге не оставалось ничего другого, как последовать за Сарккой... Правда, волки все же не покидали ложбину до ночи, а затем, прячась в кустах и огородной ботве, прокрались к подворью охотника. Покуда Валяхха возился в огороде со своими капканами, звери неслышными тенями сновали вдоль низкого забора. Но едва лишь охотник привязал волчонка к вбитому возле сарая колышку и, покурив на крыльце, ушел в избу, Саркка ринулась к сыну, не разбирая дороги. Нетерпеливость и неосмотрительность волчицы оказались для нее роковыми. И уже через несколько шагов тугие железные челюсти капкана с лязгом сомкнулись на ее передней лапе... На рассвете заспанный Валяхха, позевывая и протирая глаза, вышел на крыльцо. Он подозрительно оглядел двор — волчонок, свернувшись клубком, лежал у сарая. Тогда охотник вразвалку направился к огороду — и невольно разинул от удивления рот. На грядках сидели рядышком два волка. Заметив Валяхху, они одновременно вскочили, оскалились и с глухим рычанием вздыбили шерсть. — Ружье давай, старая! Ружье-е-е! — тонко засипел Валяхха, напрочь позабыв о том, что жена еще и не думала вставать. Пятясь и не спуская глаз с неподвижных волков, Валяхха отступил к крыльцу, на цыпочках взбежал по ступенькам, бросился в горницу и сорвал со стены двустволку. Трясущимися руками заталкивая на ходу патроны в казенник, он опять выбежал во двор. Оба волка разом кинулись прочь, но один из них тут же упал и задергал лапой, которую защемил привязанный к цепочке капкан. — Ага, попалась!— торжествующе воскликнул Валяхха, разобрав, что в капкане волчица. Однако в душе охотника все же шевельнулось сожаление — ведь Шурсямге вновь удалось улизнуть. Валяхха мельком заметил, как закачалась листва на черемуховых кустах на соседском огороде, и догадался, что волк покуда еще не убежал далеко, а затаился где-нибудь. А Шурсямга и в самом деле остановился неподалеку, злобно глядя сквозь ветки на идущего к Саркке человека, медленно поднимающего ружье. До самого рассвета волк старался вызволить оплошавшую подругу. Он вырыл капкан, яростно грыз цепочку, но одолеть железо не сумел. И вот теперь наступали последние минуты в жизни Саркки. Шурсямга понимал беспомощность ее перед человеком, который сжимал в руках ружье. Волк всем существом своим хотел помочь ей, но даже любовь не смогла подавить в нем страха смерти. И Саркка уже знала, что к ней приближается неотвратимая смерть. Однако волчица не собиралась отдавать свою жизнь без борьбы. Щелкая зубами и грозно рыча, она прыгнула вперед, чтобы вцепиться в горло человека, но цепочка рванула ее обратно и опрокинула на спину. Саркка мгновенно вскочила на ноги... И тут в утренней тишине грохнул выстрел. Рассчитавшись с волчицей, Валяхха на всякий случай прошел в конец огорода, переступил через заборчик на участок соседки. Но Шурсямга не стал больше испытывать судьбу. Одним прыжком он преодолел открытое пространство, что отделяло его от поросшей низкими елочками поскотины, и помчался к ложбине. Без особой надежды на удачу Валяхха выпалил волку вдогон и повернул к убитой волчице. — Ничего, побегай еще маленько,— бормотал на ходу охотник, обращаясь к исчезнувшему Шурсямге.— Все равно далеко не убежишь. Семейство твое у меня, значит, скоро ты опять заявишься. Подхватив мертвую волчицу за ноги, Валяхха приволок ее во двор и бросил около сарая. Увидев мать, волчонок радостно запищал, сунулся к ее брюху, разыскал сосок и жадно припал к нему. Но ни единой капли молока не вытекло из холодного материнского соска. Это огорчило волчонка. Он требовательно тыкал мордочкой в ее обмякший живот, пробовал даже укусить неподвижно лежащую мать, но все его старания были напрасны. Тогда волчонок сел на задние лапы и жалобно заскулил... И хотя крепко досадили эти проклятые волки охотнику Валяххе, однако и его чуть слеза не прошибла. Будто оборвалось у него что-то внутри, когда глянул он на скулящего подле убитой матери волчонка. — Вот она, жизнь-то какая... Живешь ты себе, значит, радуешься солнышку, а тут тебя кто-то — раз, и нету... Ну, как я, допустим, твою мамашу,— словно виня себя, рассуждал Валяхха.— Дак жалко мне тебя, бедолагу... А что поделаешь? Волчья вы — разбойничья порода. Теперь вот надо еще и отца твоего ухлопать... Да, брат ты мой, надо... Жизнь она такая, милок... И ничего тут не поделаешь... Он даже не заметил, что на крыльцо вышла жена. — Э-э, дак с полем тебя, старый! — поздравила она мужа.— Хоть от одного разбойника наконец-то избавились. Ты чего ж не радый?.. Это волчица, что ли?.. Валяхха молча кивнул, хмуро посмотрел на жену и сказал с запинкой: — Ты вот чего, старая... Осиротили мы его, значит... Зверя-то нашего... А голодом его морить не годится... Ты ему молока налей. — Да налью, налью,— с пониманием откликнулась жена.— Ты не переживай... Валяхха ничего не ответил жене, а ушел в огород и долго ковырялся там, переставляя капканы. В этот день люди снова зачастили в избу Валяххи, все поздравляли его, хвалили сноровку и наказывали поскорее изловить и волка. Но Валяхху не радовало восстановление его охотничьего авторитета, внимание соседей тяготило, а на волчонка он и вовсе не мог смотреть — кошки скребли на душе охотника Валяххи. Дня два Валяхха исправно переставлял пустые капканы. Первые легкие утренники уже трогали инеем все еще зеленую траву в низинах, на березах за околицей будто кто-то желтые лоскутки развесил, а в осинниках появились на ветках ярко-красные пятаки. Поеживаясь от холода, Валяхха разглядывал в огороде волчьи следы и удивлялся хитрости и чутью Шурсямги. Волк неизменно обнаруживал замаскированный капкан и обходил его стороной. Однако эти же капканы мешали Шурсямге подобраться к сараю, возле которого каждую ночь охотник привязывал волчонка. На третье утро Валяхху разбудило недоброе предчувствие. Он набросил на плечи стеганый ватник и поспешил на улицу. Во дворе у сарая лежал на земле обрывок веревки, а волчонка не было. «Ну что ж, значит, родитель его увел,— не испытывая ни разочарования, ни злости, подумал Валяхха.— Интересно, а как он все-таки капканы-то миновал?» В огороде, на припорошенных инеем грядках, волчьих следов не оказалось. Охотник вышел за ворота и тут увидел в улежавшейся за ночь пыли свежие отпечатки лап Шурсямги. Отчаявшись, наверное, преодолеть капкановые заграждения, волк зашел с улицы, перепрыгнул через забор и спокойно утащил своего волчонка. Между тем небо все больше и больше светлело. На востоке разливалась широкая заря. А за рекой Хырла, откуда-то из-за края земли уже тянулись в вышину, подобно растопыренной пятерне, длинные пальцы лучей покуда еще невидимого солнца. С минуты на минуту оно должно было выкатиться по ним на небеса, чтобы растопить ночной иней и согреть все живое своим неверным осенним теплом. Валяхха присел во дворе на толстое бревно, которое припас для того, чтобы распилить на доски и подлатать ими стену сарая, закурил трубку и начал припоминать, сколько раз так или иначе пересекались жизненные пути его, Валяххи, и этого неуловимого волка. Выходило, что уже больше чем достаточно. Но если раньше при мыслях о Шурсямге охотник чаще всего ощущал только досаду и злость, то сейчас он думал об этом хищнике без какого-либо раздражения, а с возникавшим уже у него однажды сочувствием и даже жалостью. Не было у охотника больше желания гоняться за несчастным зверем, но Валяхха понимал, что оставить волка в покое ему тоже не удастся. Сам не захочет, так односельчане заставят. Та же соседка, въедливая, у которой волк овцу зарезал, житья не даст... — А что, пойду-ка я в Шемуршу,— вспомнив о соседке, вслух проговорил Валяхха, выколачивая о бревно докуренную трубку.— Там у Палюша есть пара хороших лаек. Они волка не упустят. А может, и сам Палюш согласится поохотиться вместе со мной?.. Глядишь, Палюшу-то и посчастливится. После обеда Валяхха отправился в соседнюю деревню, чтобы договориться с Палюшем насчет собак и о сроке совместной охоты. 17 Благополучно утащив со двора охотника своего волчонка, Шурсямга понес его в перелесок Када, к старому логову. Волку почему-то казалось, что там их встретит Саркка, как бывало не раз, когда он возвращался с охоты. Но у поваленного вяза никто не встретил Шурсямгу и его маленького сына. В развороченной норе до сих пор еще сохранялся запах человека, и это заставило волка ощетиниться и глухо зарычать. А обрадованный волчонок, которого отец бережно опустил на землю, тотчас скатился в знакомую нору и улегся там в самой ее глубине. Шурсямга порыскал вокруг логова, обнюхивая старые следы волчицы, потом уселся на задние лапы, поднял морду к небу и протяжно завыл. — У-у-уа-а-у!.. — тоскливо понеслось над вершинами насупленных деревьев. Волк прислушался, не долетит ли к нему откуда-нибудь ответный вой, но никто не отозвался на горестный призыв Шурсямги. Тогда он заполз в нору, осторожно ухватил зубами волчонка за загривок и вытащил из логова. Дольше оставаться в потревоженном человеком жилище было нельзя. Утренняя заря застала Шурсямгу в непролазной чащобе, далеко от перелеска Када, проселочных дорог и лесных деревушек. Голодный волчонок пищал, дрыгал в воздухе лапами, норовя вырваться из пасти отца. Однако волк не обращал на него внимания и уходил все дальше и дальше в недоступные дебри. Наконец Шурсямга почувствовал, что надо передохнуть и накормить сына. На краю сухого оврага рос густой орешник, и волк направился туда. Положив волчонка под куст лещины, Шурсямга принюхался к легкому ветерку и внимательно огляделся. За оврагом вздымались старые ели, среди которых изредка желтели поредевшие пряди берез, трепетали листвой, как свечки на ветру, молодые осинки, пламенели рябиновые гроздья. Волчонок поднялся на нетвердые ноги и вопросительно посмотрел на отца, как бы спрашивая, долго ли они еще будут куда-то бежать. Шурсямга ласково лизнул своего несмышленого сына, затолкал поглубже под ореховый куст, а сам потрусил по склону оврага. Волчонок хотел кинуться за отцом, выкарабкался из-под куста, но Шурсямга оглянулся и, заворчав, показал сыну клыки. Ворчание его означало: «Если ты сейчас же не спрячешься, то получишь основательную трепку!»— и волчонок это прекрасно понял. Он проворно юркнул под куст. Прокормиться в богатом осеннем лесу хорошему охотнику не составляет большого труда. Вскоре Шурсямга подкараулил зазевавшуюся на брусничнике глухарку-копылуху и перекусил ей крыло. Волк притащил раненую птицу к ореховому кусту и положил ее в сторонке. Волоча крыло по земле, глухарка попыталась спастись бегством, но из куста на нее бросился волчонок и, свирепо рыча, схватил за горло, как бы не чувствуя ударов твердого птичьего крыла и царапающих когтистых лап... Шурсямга одобрительно смотрел на отчаянно борющегося с глухаркой волчонка, но не сделал ни единого движения, чтобы помочь сыну. А когда птица затихла, они быстро разорвали ее и съели. После еды волчонок улегся под кустом, ожидая, когда же отец понесет его дальше. Но Шурсямга, очевидно, решил, что малышу пора уже становиться на собственные ноги. Подтолкнув несколько раз своего капризничающего сына, Шурсямга слегка куснул его, и волчонок мгновенно оказался на ногах. Инстинкт подсказывал Шурсямге, что останавливаться еще рано. Надо уйти как можно дальше от тех мест, где обитает человек, застреливший Саркку. И Шурсямга снова повел своего сына по лесным буеракам и чащам. У подножия невысокого лесистого холма, поросшего малиной и шиповником, Шурсямга заметил барсучью нору. Волк осторожно приблизился к темному отверстию, тщательно принюхался, внимательно обследовал все вокруг и понял, что хозяин давно покинул свое жилище. Тогда Шурсямга взял волчонка за загривок, и вскоре они уже спали в просторной и теплой норе. Волчонок не знал, сколько времени они провели на новом месте. С наступлением сумерек отец уходил на охоту, днем они спали, а над входом в нору, укрывая их и храня, все шумел и шумел прозрачный осенний лес. Дикий зверь всегда помнит о возможной опасности, и поэтому даже сон не притупляет у него обоняния и слуха. Шурсямга часто приоткрывал глаза, поводил носом, навострив уши, прислушивался к доносящимся в логово звукам и опять укладывал голову на лапы. После гибели Саркки волк утроил свою осторожность — вся ответственность за жизнь волчонка легла теперь только на него одного. И, наверное, трудно было бы найти другого зверя, который столь же ревностно исполнял бы свой родительский долг. Ведь не зря же в чувашских деревнях говорят о заботливых отцах, что они пестуют своих детей, словно волки волчат... А из осеннего леса не долетало никаких подозрительных запахов, не слышалось шорохов, которые могли бы заронить тревогу в сердце Шурсямги. Где-то в вышине ровно шумел ветер, обрывал желтую листву. И волк слышал не только скрип старой сосны, отдаленное постукивание дятла по стволу неохватного дуба, печальные клики табунящихся перелетных птиц, но и невесомый шелест опадающей на присмиревшую землю листвы. Вокруг все было так, как тому и положено быть в не потревоженном человеком осеннем лесу. Покой и радость наполняли Шурсямгу, когда он взглядывал на безмятежно спящего сына. И, переполненный этой радостью, волк нежно прикасался своей мордой к теплому боку волчонка... Уши Шурсямги еще оставались неподвижными, когда его сердце внезапно сжалось от страха. Ему показалось, что где-то далеко-далеко прозвучал лай собак. Волк вылез из норы, повернул нос против ветра и насторожил уши. Теперь у Шурсямги уже не оставалось сомнений — за дальними холмами и перелесками, то усиливаясь, то затихая, раздавался злобный собачий лай. При иных обстоятельствах волка не слишком бы обеспокоил невесть где раздающийся собачий брех. Но сейчас Шурсямга понимал, что его сыну может грозить опасность, а поэтому волк решил принять все мыслимые меры предосторожности. Проснувшийся волчонок подумал, что отец опять отправляется на поиски нового места. И хотя у малыша не было никакого желания покидать барсучью нору, он все же выбрался наружу, готовясь следовать за отцом. Шурсямга немедленно затолкал его внутрь норы и на всякий случай показал ему острые клыки. «Не вздумай высовывать нос из логова, затаись и сиди смирно! Я скоро вернусь!»— услышал волчонок в сердитом рычании озабоченного отца. Разумеется, волчонок не посмел ослушаться родителя, а свернулся клубком на самом дне логова и затих. Откровенно говоря, его даже обрадовал приказ отца. Ведь это означало, что не нужно никуда идти, ни о чем не надо беспокоиться, а можно спокойно спать. Отец всегда накормит его, приласкает, защитит. А Шурсямга, постояв у входа в нору, принюхавшись и послушав незатихающий злобный лай, тронулся навстречу собакам... Ровно шумел осенний лес. Медленно опадали сорванные с веток листья. На острой вершине ели, грудью к закату, сидела нахохленная ворона. Длинно вытягивая шею, она время от времени протяжно каркала, хотя в хриплом голосе ее не было беспокойства. Однако вскоре в той стороне, откуда доносился собачий лай, тревожно застрекотала сорока. И тогда старая ворона сорвалась с елки и, тяжело взмахивая крыльями, полетела прочь. Не замедляя бега, Шурсямга зорко подмечал, как затихает и прячется все живое. Но причиной тому был не волк. Под его лапами не хрустнула ни одна веточка, не шелохнулся ни единый пожухлый листок. Просто никому из лесных обитателей не хотелось попадаться на глаза свирепым собакам, за которыми мог идти человек. И только Шурсямга в неутомимом своем беге стремился навстречу этой грозной опасности. А лай собак становился все слышней и слышней... По захлебывающимся собачьим голосам Шурсямга понял, что они напали на его старый след и теперь идут к этой самой барсучьей норе, в которой волк оставил своего сына. Это, казалось бы, упрощало задачу Шурсямги — перехватить собак и доказать им, что здешние дремучие дебри принадлежат ему. Тут его дом, и он в нем хозяин. Но прежде надо было выяснить, не идет ли за этими слишком самоуверенными псами человек со смертоносной железной палкой. И потому Шурсямга, сделав круг, пропустил собак мимо себя. Псов было двое, и они, ничего не замечая вокруг, неслись вперед по волчьему следу. Обе собаки были, пожалуй, немногим помельче самого Шурсямги, и волк сознавал, что ему придется драться с ними не на жизнь, а на смерть. Однако это не пугало Шурсямгу, и он был уверен, что сумеет защитить своего беспомощного сына, если, конечно, за собаками не идет человек. И тут в ноздри волку ударил запах пороха и человека. Шурсямга замер, укрывшись за можжевеловым кустом, глядя, как на поляну осторожно выходит ненавистный человек. В руках он держал ружье... Не теряя больше ни минуты, Шурсямга рванулся наперерез собакам. Ну что ж, значит, схватку с ними придется пока отложить. Самое главное сейчас — увести собак подальше от норы, от спокойно спящего в ней сына. Пока они не добрались до логова, их надо остановить. А там — посмотрим... Выскочив на открытый со всех сторон бугорок, Шурсямга прислушался к совсем недалекому уже лаю и, задрав морду, протяжно завыл: — У-у-у-о-о-у-у!.. И если собаки восприняли этот вой как грозный боевой клич и приглашение помериться силами в кровавой схватке, то пробудившийся от близкого их лая испуганный волчонок услыхал в голосе отца совсем другое. «Что бы ни случилось со мной, сынок, лежи тихо, не выходи из норы!»— снова предупреждал его отец. Собаки разом круто взяли влево, и уже через несколько прыжков они заметили неподвижно стоящего на открытом бугорке волка. При виде разъяренных своих врагов Шурсямга и сам едва подавил охватившую его ненависть. Дикая злоба на миг затуманила его сознание. Волку захотелось броситься на них, но он вовремя вспомнил о неумолимо приближающемся человеке со смертоносной палкой и кинулся в противоположную от логова сторону, к далеким прибрежным ивнякам, чтобы, окончательно отвратив опасность от сына, переплыть через реку Хырла и уйти в тамошние глухие леса, где его уже не настигнут ни собаки, ни человек... Если бы Шурсямга мог предположить, что охотников окажется двое, то он, конечно, повел бы себя иначе. Волк вдоволь попетлял бы по здешним дебрям, постарался бы отвести собак подальше от людей, разделался бы с глупыми псами на какой-нибудь укромной полянке, а затем ушел бы в недоступную глубь леса. Но Шурсямге было неведомо, что накануне Валяхха договорился с Палюшем устроить засаду на берегу реки Хырла. А ведь именно туда спешил волк. И как раз там, укрывшись в зарослях ивняка напротив устья глубокого лесного оврага, поджидал сейчас бегущего от преследователей волка охотник Палюш из деревни Шемурши. Торопившийся за собаками Валяхха был только загонщиком. Его обязанности заключались нынче лишь в том, чтобы направить волка в овраг и гнать к реке. До сих пор все шло так, как задумали люди. А на западе, куда бежал теперь уверенный в собственных силах и в своей хитрости Шурсямга, уже зажглась и тускло мерцала первая вечерняя звезда. Солнце недавно скатилось за потемневшие вершины деревьев, и на фоне все еще розовеющего неба эта звезда представлялась еле видимой голубоватой точкой. Она стояла прямо над устьем оврага, и поэтому казалось, что волк стремится достичь именно ее, чтобы укрыться за ней либо превратиться в такую же малую песчинку и, подобно одинокой этой звездочке, мерцающей в безбрежных далях вселенной, затеряться посреди бесконечных лесных пространств. Однако едва различимая эта звездочка вдруг ярко вспыхнула и, стремительно прочертив по небосклону, канула в неугасших солнечных лучах. Без нее в небе стало пустынно и сиротливо... А быть может, и дикие звери тоже рождаются каждый под своей звездой? Самые счастливые из этих звериных звезд сияют ослепительно и долго, другие еле теплятся и жизнь их коротка. И когда срываются они со своих недостижимых высот и тонут в холодных безднах, то где-то в лесной глуши кончаются дни какого-нибудь четвероногого их подопечного? Трудно сказать, конечно. Все может быть... Так не звезда ли уходящего от погони овдовевшего волка Шурсямги, который видел смерть волчицы и сейчас был готов ради спасения сына пожертвовать собой, закатилась только что над вечерним лесом? Всего лишь маленькая, тусклая звездочка. Но если это так, то с его гибелью некому будет защитить волчонка от свирепых собак, иссякнет волчий род Шурсямги на земле, и в сумеречных лесах станет столь же пустынно и сиротливо, как на небе, и жизнь будет идти иначе, чем повелела природа. Пусть в малом, но иначе... Нет, пускай живет волчонок, пускай не скудеют леса и продолжается звериный род на земле. Слышишь, Шурсямга? Не надейся на свою хитрость, покидай, пока не поздно, овраг. У тебя достаточно сил, рванись вверх по его крутому склону — и ты будешь спасен! Ну, а что же делать собакам? Разве они не так же принадлежат той самой матери-природе — солнцу и звездам, лесам и полям,— как и дикие их сородичи? Почему же они, собаки, должны травить и способствовать уничтожению себе подобных? Возможно, потому что они — помощники человека, царя природы и повелителя вселенной. Во имя его блага они обязаны денно и нощно сторожить, лаять, преследовать, изгонять... Воля человека — вот единственный и высший для них закон. А сам человек?.. Земля уже стала ему тесна. Он гордо вступил в просторы вселенной. И повсюду, где прошел человек, остались его следы. Каковы же они — эти следы? Оглянись, человек, посмотри... Ведь ты — венец природы, старший брат всякого сущего на свете зверья, которое стараешься подчинить себе или уничтожить, потому что ты никогда не ошибаешься. Ты всегда и во всем прав, человек. Даже тогда, когда диктуешь свои законы земле, воздуху, водам — самой породившей тебя матери-природе. Но все-таки оглянись, человек, подумай... Пусть же законы твои будут мудрыми и добрыми. Ты сильнее всех во вселенной, а поэтому научись не таить зла и прощать... Что ж, звезды вспыхивают и гаснут, рождаются и умирают. Но все-таки они вечны. И звезды далеко. А ты живешь на земле. Так вечен ли ты, человек?.. 18 Река Хырла хотя и не особенно широка, но достаточно полноводна. Вьется она лесной стороной, то выглядывая из-за щетины елок, то теряясь в непролазных зарослях черемухи и смятого половодьем ивняка. Палюш устроился в густом ивняке, напротив выхода из оврага, и внимательно прислушивался к неумолчному лаю собак. Судя по всему, они шли по горячему следу, и волк должен был показаться на узкой прогалине, что отделяла овражное устье от прибрежных зарослей, с минуты на минуту. Все ближе и ближе собачий лай. Палюш поднял ружье, прижал приклад к плечу. Охотник ждал волка, готовился к выстрелу, но все же он слегка растерялся, когда зверь выскочил из оврага и понесся прямо на него. Шурсямга летел громадными прыжками, очевидно надеясь с ходу проскочить прибрежные ивняки, переплыть реку и тем самым сбить собак со следа. Он не услышал выстрела. Из кустов навстречу Шурсямге блеснул огонь, острая боль опалила грудь, и волк без звука перекувыркнулся через голову... Да, въедливая соседка Валяххи была права: охотник Палюш из деревни Шемурши оказался действительно хорошим стрелком. — Гото-о-о-ов!..— по-мальчишески тонким голосом пронзительно закричал он, опуская ружье и выскакивая из засады.— Гото-о-о-ов!.. Но Шурсямга был еще жив. Он даже услыхал голос человека. И этот торжествующий, радостный крик вдруг как бы унял нестерпимую боль, что сковала волка. Какое-то вечно теплившееся в нем, глубоко запрятанное в волчьем сердце и не подвластное ни человеку, ни зверю чувство внезапно охватило его. Так ведь это же мальчик!.. Да-да, тот самый, добрый маленький человек, который приютил его в детстве, теперь звонким своим голосом позвал погибающего Шурсямгу. С поразившей его самого ясностью волк увидел своего давным-давно пропавшего друга. Как хорошо с ним играть, возиться на полу в избе, прыгать к нему на мягкую постель!.. Но почему же мальчик опять покидает его?.. Куда же ты, мальчик?.. Не уходи, постой.. Волку захотелось побежать за мальчиком, но тот исчез. И вместо него перед распростертым Шурсямгой появился охотник со своим пахнущим смертью ружьем. И тогда овладевшая волком нежность сменилась такой неистовой, такой мрачной злобой, которая едва не подняла его на ноги для последней в своей жизни битвы. Шурсямге показалось, что он щелкнул зубами, грозно зарычал, но из его горла вырвался лишь слабый хрип... Удивленный необычной живучестью волка, Палюш невольно подался назад, отступил в сторону. И тут Шурсямга, собрав остатки сил, приподнял голову. Он увидел заросли ивняка, поблескивающую сквозь них реку, далекий спасительный лес... Однако не отрезанный человеком путь к спасению хотелось увидеть сейчас Шурсямге. Он жаждал увидеть своего сына. И если бы всемогущая природа даровала бы в этот миг волку человеческую речь, то в предсмертном его хрипе охотник Палюш уловил бы последние напутствия, которые давал Шурсямга своему несмышленому сыну: «Не бойся, сынок! Я далеко увел собак, и они тебя не найдут!.. Но все же спрячься получше, потому что ты теперь остаешься один... Я сделал для тебя все, что мог... Слышишь меня?.. Пусть будет счастливой и несгораемой твоя звезда!..» На узкую прогалину выкатились ослепленные азартом погони собаки. Не обращая внимания на стоявшего рядом охотника, они бросились к поверженному волку. Голова Шурсямги тяжело легла на лапы... А Валяхха в это время сидел в лесу на пне и пытался закурить трубку. Он слышал выстрел, слышал пронзительный крик Палюша и торжествующий лай собак. Валяхха знал, что его враг Шурсямга мертв. Он прислушивался к равнодушному шуму леса у себя над головой и все сыпал и сыпал табак из горсти мимо своей, чуть подрагивающей в руке, трубки. Над лесом взошла луна. Но она еще не была золотой, не сияла в полную силу отраженным от солнца светом. Пепельный лик ее был бледен и тускл. А выплывшее вдруг из-за деревьев длинное облачко, словно волчьим пушистым хвостом, прикрыло половину лунного лика, устремив свой загнутый кверху край к далеким звездам.