Когда шумел ветер...
Отрывок из повести
* Перевод А. Скворцова
Белой трясогузкой я бы стала,
Полетела бы через поля и степи,
Прилетела бы, милый, я к тебе.
Из народной песни.
Тысяча девятьсот сорок второй год. Небо покрыто черными тучами, шумит ветер, дождь льет как из ведра. Погода напоминает глубокую осень, хотя еще только первые дни сентября.
Люба в комнате одна. Ненастный день, гудки пароходов, доносящиеся с Волги, наводят на грустные мысли.
Где сейчас Петя?
Вот уже тридцать пять дней нет от него никакой весточки.
А сколько дней не знает покоя сердце Любы!
На фронт Петя ушел с самого начала войны. Как сегодня, помнит Люба тот тихий летний день...
Она тогда поднялась ни свет ни заря. Торопливо принялась стряпать, напекла пирогов с зеленым луком — их любил Петя. Потом приехал из деревни свекор, Иван Кузьмич, собрались соседи. Все сели за стол. Петя то и дело шутил, иногда даже подзадоривал Любу. Угадывая настроение мужа, она тайком бросала на него нежные взгляды и ласково гладила его руку. Как быстро летит время — уже пора отправляться!
— Ну, Петя, — сказал Иван Кузьмич, поднимаясь из-за стола, — теперь, по нашему обычаю, прими отцовское благословение.
Петя молча встал и подошел к отцу.
— Много говорить не буду, — начал Иван Кузьмич, — некогда... Ежели волк залез в овчарню, как с ним поступают? Ты, Петя, человек ученый, сам все понимаешь, может, и не следовало бы поучать тебя, да все же выслушай слово старшего...
Иван Кузьмич положил свою огрубевшую руку на плечо сына:
— На войне, Петя, надо быть смелым. Пуля в первую очередь находит того, кто, как трусливая мышь, прячется в нору... Да поможет тебе господь, сынок, вернуться домой живым и здоровым.
— Спасибо, отец, за доброе слово.
Иван Кузьмич крепко обнял сына и трижды поцеловал его. Все вышли из-за стола и стали прощаться с Петей. А потом опять присели, и на минуту в комнате наступила полная тишина.
— Проводишь меня, Люба? — прервал молчание Петя.
Провожающие остались у ворот, а Петя и Люба зашагали к вокзалу. Они шли молча; лишь изредка кто-нибудь промолвит скупое словечко... Как трудно расставаться!..
У вагона Петя взял Любу за руки и долго смотрел в глаза.
— До свиданья, родная!
— До свиданья, счастливого пути!
Поезд тихо тронулся с места, Петя вскочил на подножку вагона.
— Пиши, только почаще пиши, — заторопилась досказать Люба. — Слышишь, Петя, как только приедешь в Канаш, сразу напиши мне!
Поезд шел все быстрее и быстрее. Люба прибавляла шаги, стараясь не отставать от вагона. Но разве догонишь! Когда добежала до конца перрона, поезд был уже далеко и гнаться за ним не имело никакого смысла... Зеленые вагоны уже давно скрылись в лесу, а Люба все стояла и смотрела им вслед...
С тех пор прошло больше года. Петя приезжал домой после ранения, а когда зажили раны, опять уехал на фронт.
...Резко зазвеневший будильник неожиданно прервал размышления Любы. Она встала с места и, подойдя к дубовому комоду, остановила звонок. Вот фотокарточка Пети. Люба взяла ее в руки, долго смотрела, потом крепко прижала портрет к груди, и тихо, почти беззвучно, прошептала дорогое имя.
В комнате уже стало темно. А дождь на улице все льет и льет.
Ах, если бы зарница блеснула!
Когда-то давно Люба слышала о том, что бывает такое — блещет зарница. И в этот момент чего ни пожелаешь — все исполнится, — говорили старики.
Да, если бы и в самом деле блеснула зарница!..
Чего пожелала бы тогда Люба?
Чтобы войны не было.
Чтобы Петя вернулся живым и невредимым.
— И еще, — Люба закрыла глаза, — чтобы мой будущий ребенок родился здоровеньким. Сынок будет или дочка — все равно!
Вот чего пожелала бы Люба, если бы блеснула зарница.
Мысли о будущем ребенке согрели сердце и отогнали тяжелые думы. Люба недавно обрела эту радость. «Неужели и вправду я беременна?» — с тайной радостью спрашивала она себя. Но потом начала сомневаться: «А может быть, я ошибаюсь?»
Чтобы рассеять свои сомнения, она пошла на консультацию.
— Вы будете матерью, — сказала женщина-врач.
Люба покраснела.
— Чего же стыдиться-то? — ласково проговорила врач. — Радоваться надо...
— Ах, доктор, — прошептала Люба. — Если бы вы знали...
Придя домой, Люба села за письмо, — поскорее сообщить Пете о своей радости.
Дни шли за днями, вечерами уже подмораживало. А от Пети по-прежнему не было писем. Только в мечтах о будущем ребенке и на работе Люба забывала о своем горе.
Работать приходилось много. В 5—7 классах одной чебоксарской средней школы Люба вела уроки арифметики, алгебры, геометрии и физики. Занятия проходили в две смены, домой она возвращалась поздно вечером. А тут еще надо топить печку, приготовить ужин — да разве мало и других хлопот по хозяйству?
А вчера пришлось сходить к Аркадию Пугачеву, ученику седьмого класса, того самого класса, где Люба была классным руководителем. И о котором столько писала Пете.
Аркадий уже четвертый день не ходил в школу. Сначала Люба поговорила с ребятами — одноклассниками Пугачева, но они и сами не знали, почему он пропускает занятия. На следующий день Люба пригласила в школу мать Аркадия, но та не пришла, передав, что ей некогда, что она поздно заканчивает работу в магазине.
Тогда Люба решила сама сходить к ним.
Уже стемнело, когда она подошла к дому, где жили Пугачевы. У калитки толпилась группа ребят. Поравнявшись с ними, Люба остановилась и приветливо поздоровалась.
— Здравствуйте, ребята!
У двоих в руках были горящие папиросы. Один из них быстро спрятал окурок в рукав и попытался скрыться среди ребят.
— Аркадий, это ты? — подошла к нему Люба.
Аркадий (это был действительно он) стоял, опустив голову, и молчал.
— Почему же не отвечаешь? Мама дома?
— Только что пришла.
— Пойдем вместе к твоей маме.
— А я не хочу домой.
— Я специально пришла к вам, а ты меня даже провести к себе не хочешь.
Аркадий на миг заколебался, потом неторопливо зашагал к калитке и, не оглядываясь, вошел во двор:
— Пойдемте.
Когда они зашли в комнату, мать Аркадия выкладывала на стол продукты из сумки.
— Можно к вам, Нина Петровна?
— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетилась хозяйка, — проходите, садитесь.
Она подала Любе стул, сама тоже присела рядом и приготовилась выслушать гостью.
— Вчера я вам, Нина Петровна, послала записку с просьбой придти в школу, но вы почему-то не пришли. Сегодня я вот сама решила навестить вас...
Люба мельком взглянула на Аркадия, который стоял, прислонившись к дивану, и вертел в руках свою кепку.
— Да, да, записку вашу я получила, а придти никак не смогла: в магазине был переучет, только сегодня закончили. Хотела было вечером зайти к вам, а вы сами вот пришли...
Женщина встала с места и взяла сумку с продуктами.
— Аркадий, — сказала она сыну, — отнеси это на кухню и поставь чайник на плитку.
— Мне и самой очень хотелось прийти к вам, — снова заговорила Нина Петровна, когда он вышел из комнаты, — замучилась я с Аркадием, совсем замучилась...
— Вы, наверное, знаете, что он перестал ходить в школу?
— А как же, Любовь Николаевна, знаю, конечно.
— Почему же?
— Да что тут говорить-то, на завод парень поступил, и даже со мной не посоветовался, слесарем хочет стать. От учения, говорит, сейчас пользы мало, каждый, дескать, должен своим трудом помочь фронту. Вот ведь что выдумал мальчик!..
Вернулся Аркадий и снова встал возле дивана.
— Аркадий, — сказала Люба и пересела поближе. — Это ты всерьез думаешь бросить школу и поступить на завод?
Аркадий ничего не ответил.
— Ты что это не разговариваешь? — вмешалась мать. — Если меня слушать не хочешь, так послушай, что скажет учительница.
Аркадий молчал.
— Садись-ка сюда, рядом со мной, — сказала Люба, взяв Аркадия за руку. — Давай поговорим. Значит, ты решил поступить на завод, стать рабочим?
— А я поступил и работаю, — медленно проговорил Аркадий.
— Ну и как, нравится?
Аркадий кивнул головой.
— Ну что ж, тогда хорошо. Но все-таки было бы лучше подождать до весны, ты бы окончил семилетку. А теперь у тебя ни то ни се: и учиться бросил, и польза от твоей работы еще неизвестно какая...
— Конечно, — вмешалась Нина Петровна. — Ведь в наше вре-мя молодому человеку, не окончившему даже семилетку, трудно устраивать жизнь. Сколько я говорила об этом, а ему хоть бы что...
— Профессия слесаря, конечно, не плохая, — сказала Люба. — Но если тебе так захотелось стать слесарем, мы могли бы тебя направить в школу ФЗО. А ты самостоятельно устроился на завод и даже у матери не спросил.
Мать и учительница долго уговаривали Аркадия вернуться в школу, но он упрямо стоял на своем.
— Ну, Аркадий, работать так уж работай, да старайся, — вздохнула Люба и встала с места.
Нина Петровна проводила учительницу до улицы Кадыкова.
Придя домой, Люба начала проверять ученические тетради и просидела над ними допоздна. А когда легла в постель, снова окутали ее думы о Пете, о себе.
Почему-то вдруг вспомнился один весенний вечер. Волга разлилась. Сквозь туман, повисший над водой, заманчиво синеет лес... Они с Петей стоят на палубе парохода и смотрят, как уходит за горизонт расплавленный шар солнца.
— Люба, Любаша, — слышится тихий голос Пети, — а вдруг начнется война, вдруг мы расстанемся?
Любу охватывает дрожь. Она медленно поворачивается к мужу. На лице у него — следы волнения.
— Если война будет? — переспрашивает Люба и пристально смотрит на Петю. — Тогда я тоже пойду с тобой.
Петя крепко стиснул ее теплую руку. И вот они снова спокойны, и Петя, как всегда, подтрунивает над ней. Он поцеловал ее. И тут же озорно оглянулся. Нет, никто не смотрит на них.
— Не проголодалась? — спрашивает он тихо и ласково.
— А ты?
— Я? Как ты, так и я...
Неужели это больше никогда не вернется?
«Скорей бы весна, — думает Люба. — Буду грудью кормить малыша, растить его... Только смогу ли и тогда оставаться донором? Надо с врачом посоветоваться...»
— Родится, наверное, мальчик... А в общем, это не имеет значения — мальчик или девочка... А вот как назову я его, если родится мальчик? Петей, как отца? Петр Петрович? Нет, не годится. Так могут ребята задразнить. «Петя в квадрате». Это тоже надо учитывать.
Павел? Павлуша? Павел Петрович. Станет взрослым, и будут звать Павлом Петровичем Самуковым... Неплохо как будто... А все-таки имя не совсем подходящее. Как же назвать его? Миша? Михаил Петрович? Нет, не то. Такие имена встречаются очень часто.
А если родится девочка? Вера — хорошее, звучное имя. А может быть, назвать Надеждой? Надя, Надежда Петровна? Ах, как трудно подобрать хорошее имя!
Родится мальчик или девочка — Люба хочет выбрать имя красивое, которое встречается не на каждом шагу, а очень редко. Как гусляр струны, перебирает она имена. На гуслях очень много струн, и мастер извлекает из каждой волшебные звуки. А человеческих имен в тысячу раз больше, но как самое лучшее звучит то, которое любишь...
«Если бы Петя был здесь — мы бы вместе искали имя», — думает Люба.
Ее мысли бегут от будущего ребенка к школе, потом опять к Пете.
Ох, эти думы, бесконечные думы!
* * *
Люба долго ворочалась с боку на бок. А когда уснула — приснился страшный сон... Она одна стоит у крутого обрыва. С запада ползут огромные черные тучи. Свирепый ветер свистит и воет. Люба хочет спрятаться и с ужасом спешит с обрыва...
Перед ней — широкая река, через которую перекинут деревянный мост. Прогнившие доски его кое-где заменены новыми. Люба идет по мосту, до берега уже осталось совсем немного. Вдруг ее охватывает ужас: перейти на ту сторону невозможно — мост у берега разрушен. Но Люба идет вперед. Она видит детей, катающихся на лодке, их пятеро или шестеро, они, как птички, весело щебечут, смеются, играют.
Дойдя до места, где мост разрушен, Люба останавливается. Вдруг на берегу она видит своего мужа.
— Петя, Петя! — кричит Люба. Но Петя, видимо, не слышит ее, потому что голос Любы очень слаб. Он идет к детям, катающимся на лодке, и громко зовет их. Дети, услышав его голос, пристают к берегу, сажают Петю в лодку и плывут. Лодка направляется к мосту. Петя заметил Любу и машет ей белым платком. Люба подходит к самому краю разрушенного моста и опять зовет Петю. Он машет ей и кричит что-то, но Люба не может разобрать его слов.
Ослепительно сверкнула молния — и грянул гром. Внезапно поднявшийся ветер, словно щепку, бросает лодку из стороны в сторону и переворачивает ее. И Петя, и дети барахтаются в воде...
Отчаянный крик вырывается из груди Любы, она прыгает в воду и... просыпается.
— Какой страшный сон! — шепчет Люба, вытирая с лица пот. Она поднялась с постели, нашла ногами домашние тапочки и включила электричество. Свет, ярко озаривший комнату, немного успокоил Любу. Даже бушевавший за окном ветер, кажется, затих.
Вдруг раздался дробный стук в дверь. Люба прислушалась. Что это? Ветер шумит или в самом деле кто-то постучался? Она накинула халат и подошла к двери.
— Тук! Тук! Тук! — послышалось снова.
Люба торопливо выскочила в сени.
— Кто там?
— Самукова здесь живет? — спросила за дверью женский голос.
Услышав свою фамилию, Люба растерялась, затем ее рука быстро нащупала крючок.
В сени вошла женщина с зонтиком в руке. Любе почему-то сразу бросился в глаза зонтик, а не сама незнакомка. Вслед за Любой она прошла в комнату.
— Вы Любовь Николаевна?
— Да.
— Я из городского госпиталя... медсестра. Принесла вам письмо и одну вещь...
— От кого? Какую вещь?
— В нашем госпитале...
— Да говорите скорее. Что в вашем госпитале?
— Да вы не волнуйтесь, Любовь Николаевна. Вот письмо вам...
Сестра вытащила из кармана синего плаща письмо и отдала его Любе. Потом достала из желтого ридикюля карманные часы.
— Петины часы! Как они попали к вам?! — вскрикнула Люба, зажав в ладони часы. Потом лихорадочно развернула письмо.
«Любаша, — прочитала она вслух и остановилась. — Это письмо я пишу тебе из вражеского кольца. Выбраться отсюда живым нам, наверное, не удастся. Я ранен в правую ногу. Очень хочется надеяться, что это письмо обязательно попадет в твои руки. Посылаю его через моего друга. Он во что бы то ни стало должен выбраться из окружения.
Люба, скажу тебе одно: живым я не сдамся врагу. Остальное, наверное, поймешь сама. Может, и жить мне осталось немного. Думаю о тебе, о родных, о Родине. Мне не страшно умирать, потому что жизнь отдам за счастье народа...»
Письмо выпало из рук, в глазах у Любы потемнело, ноги подкосились, и она замертво свалилась на пол.
Сестра растерянно заметалась по комнате. Набрав в стакан воды, она опустилась перед Любой на колени. Но Люба даже не пошевельнулась.
Не на шутку встревоженная сестра взяла ее на руки и уложила на диван. Пульс был очень слаб, губы посинели. Только еле заметное движение ноздрей говорило о том, что она дышит.
— Эх, не знала, что так получится, — укоряла себя сестра, — не знала, что принесла сюда такую весть. Письмо-то надо бы самой сначала прочитать...
...А ветер на улице снова неистово шумел и выл, сердито трепал оголенные ветви деревьев...