дОтрывок из повести «На дорогах фронтовых» * Перевод Н. Бабенко В начале войны немецкие самолеты вели себя откровенно нагло и безнаказанно. Не проходило дня, чтобы они не сбросили бомбу на дорогу, по которой грузовики возили боеприпасы. Наших «ястребков» в это время почему-то, как правило, не бывало поблизости. Однажды на рассвете колонна автомашин отправилась за снарядами. Из-за леса вынырнул двухвостый немецкий самолет. Виктор Тарутин по опыту понял: теперь жди группового налета... И в самом деле, не успел разведчик скрыться с глаз, как западный сектор неба потемнел от первой группы стервятников. Они явно держали путь на автоколонну. Тарутин, не теряя времени, свернул с дороги и повел свой грузовик в глубь поля по неглубокому снегу. Укрыться в этом месте было негде, но он подумал, может, вражеские бомбардировщики не станут гоняться за одиночной машиной. Примеру Виктора последовали некоторые другие водители — они пошли врассыпную. Но часть автоколонны не успела рассредоточиться. Фашистские летчики на бреющем полете стали сбрасывать бомбы, обстреливать ее из пушек и самолетов. Вспыхнула одна машина, вторая, третья... Тарутин, негодуя и досадуя, вылез из кабины, лег на спину и стал целиться из карабина в снующие над дорогой самолеты. Он выпустил почти две обоймы, но ни одна пуля не достигла цели. Один из бомбардировщиков пролетел над ним настолько низко, что Виктор рассмотрел злобно ухмыляющееся лицо пилота. Потом по нему застрочил пулемет. Пули, тонко посвистывая, ложились вокруг. Но ни одна из них не угодила ни в Тарутина, ни в его машину. — Эх, зенитчиков бы сюда! Или «ястребков»! — в бессильной злобе крикнул Тарутин. И вдруг откуда-то сверху нагрянули наши серебристые, как чайки, истребители. Фашистские самолеты, завидев их, явно уклоняясь от боя, стали уходить, беспорядочно сбрасывая оставшийся смертоносный груз. Наши истребители неслись вслед за ними, как серебряные молнии. И вот задымился немецкий бомбардировщик. Упав на землю, он взорвался, запылал. А вот и второй, оставляя за собой черный дымный хвост, круто отклонился от курса. Уже над ним, как яркие вспышки белого пламени, возникли три парашюта. Остальные самолеты растворились в сизой глубине зимнего неба. Шоферы, выводя свои машины на дорогу, следили за немцами, стремительно снижающимися над землей, которую они только что безжалостно корежили бомбами. Водители негодовали: на что эти палачи надеются, где хотят найти спасение от неминуемого возмездия?! Виктор Тарутин, оставив свой грузовик и крепко сжимая карабин, побежал в сторону леса, из-за которого несколько минут назад черной тучей выплыли фашистские стервятники. Поднявшийся северный ветер относил туда немецких парашютистов. Чем ближе к лесу, тем глубже становился снег, тем тяжелее было бежать. Экипаж сбитого вражеского бомбардировщика, коснувшись ногами земли, быстро срезал шелковые стропы, освободился от лямок, ринулся к лесу. — Цюрюк! Цюрюк! — требовательно крикнул Тарутин. Фашисты заметили преследовавшего их советского воина. Теперь они почти стлались по земле, но тяжелые унты, как пудовые гири, вязли в снегу; страх перед мстителем туманил мозг, застилал глаза, испепелял силы... Виктор же, длинноногий, высокий, сильный, бежал стремительно и легко, как молодой олень. Расстояние между ними с каждой минутой сокращалось... Но вот один из немецких летчиков стал заметно отставать. — Фриц, цюрюк! — крикнул ему Виктор. Но тот, затравленно оглянувшись и собрав последние силы, побежал дальше. Тарутин, тяжело дыша, остановился, смахнул перчаткой со лба горячий пот, опустился на колено и, взведя карабин, взял фашиста на мушку. Через минуту тот, всплеснув руками, рухнул в глубокий снег. Прихватив парабеллум смертельно раненного завоевателя, Виктор продолжал преследование двух других летчиков. У тех уже не было сил бежать, они шли, с трудом переставляя ноги. — Хенде хох! — настигая немцев, потребовал Тарутин и угрожающе потряс трофейным парабеллумом. Да, это был грозный, уверенный в своей правоте и силе противник. С таким им, даже двоим, не справиться. Глубокий сугроб держал их ноги, как капкан. Сопротивление было бессмысленным. Немцы, покачиваясь от усталости, медленно подняли руки... Весть о том, что один молодой солдат, шофер, взял в плен сразу троих немецких летчиков, быстро разнеслась по всему фронту. О подвиге Тарутина писали в газетах, говорили по радио... Автоколонна стояла в деревне Барсуки, что на шоссе Малоярославец — Юхнов. Виктор собирался выехать в очередной рейс. — Тарутин, вас вызывают! — послышался голос дежурного. Виктор быстро положил путевку в бумажник, сунул его в нагрудный карман и вышел из деревянного домика на улицу. Перед ним стояла одетая в шинель Вирьялова. — Валя! – Но больше ничего сказать не мог и остановился в оцепенении. — Ты... ты на фронте, Валя? Прежде Виктор довольно безразлично относился к бывшей однокласснице и даже не одобрял симпатии к ней своего друга Кулдаева. «Ничего хорошего в ней нет», — уверял он Мику. Сейчас Валентина показалась ему очень красивой, а главное — такой близкой, почти родной... Вирьялова тоже смотрела на Виктора как-то по-особенному. Прежде ничего похожего между ними не было. — Ты, оказывается, способен на героические поступки. Поздравляю, я так рада за тебя, Витя!.. Тарутин понял — она читала о нем — и возблагодарил случай, который его прославил. О себе Валентина рассказала, что переведена в Москву и работает в Центральном Комитете ВЛКСМ инструктором. На фронт приехала по командировке к прифронтовым сельским комсомольцам, чтобы организовать помощь фронту. О местонахождении Виктора узнала в политотделе и на попутной машине махнула сюда. — Не встречал ли кого из наших земляков? — спросила Валентина. — Со мной тоже шофером служит Николай Ухтайкин, — ответил Тарутин. — К сожалению, я должен ехать. — И он хлопнул себя по нагрудному карману, где лежал путевой лист. — Если у тебя здесь нет других дел, я подвезу тебя до КП. Кстати, ты давно уехала из дома? Как там поживают Мульдиеровы, что слышно о Мике? — От Мики давно нет никаких вестей, — уже в машине грустно сказала Валентина. — Ты, наверно, знаешь, он был командирован на прифронтовую дорогу. Станция, на которой служил, оказалась в немецком тылу. — Неужели он не смог уйти? — Ничего не известно, — сказала Валентина, пряча повлажневшие глаза от Виктора. — А Мульдиеровы живы-здоровы. Они выехали на шоссе, миновали переезд и остановились у КП автороты. Здесь Тарутина дожидался Капранов. — О, вы, кажется, пассажирку нашли? Уж не землячка ли? — спросил он, когда Виктор вышел из кабины и протянул ему путевку, чтобы отметить маршрут. — Вы угадали — землячка. Она инструктор ЦК ВЛКСМ, инспектирует работу прифронтовых комсомольцев. Капранов подошел к Валентине, представился, любезно поинтересовался: — Не нужна ли вам какая помощь? — Вирьялова, — протянула руку Валентина и заговорила о своих заботах — о расчистке фронтовых дорог, об эвакуации детей из освобожденных селений силами сельской молодежи. — Молодцы ваши комсомольцы, они здорово выручают нас на дорогах, особенно во время снежных заносов. Круглые сутки работают, — похвалил подопечных Валентины Капранов. Виктору сказал: — Завтра утром вы, товарищ Тарутин, поедете в Москву в составе колонны из пяти машин. — Есть, товарищ техник-лейтенант! — козырнул водитель. — А вы сами поедете? — Нет, — ответил Капранов. — Но я попрошу вас завести моим письмо. Вы же знаете, я москвич, там моя семья... Адрес указан на конверте. Это в самом центре города, на Неглинке, рядом с Госбанком. Если сами не сможете забежать, поручите кому-нибудь из шоферов. — Хорошо, товарищ техник-лейтенант, будет сделано! — И еще... У меня есть сынок Миша. В каждом письме он просит прислать немецкую каску, так вот, не сочтите за труд... — С удовольствием передам, — отвечал Тарутин. — По пути могу захватить дров для них. Хотя бы кубометра два-три, если у вас там топят дровами. — Дровами-то дровами, да только не дело это — с фронта возить в тыл топливо. Так, пожалуй, воевать нам некогда будет, — строго возразил Капранов. — Я же по пути. Машина-то все равно пойдет порожняком. — Нет, не порожняком, Тарутин, — тяжело вздохнул техник-лейтенант. — Отсюда вы должны заехать в полевой госпиталь и забрать раненых. В Москве сдадите их в Лефортовский госпиталь, а уж потом поедете на завод, оставите там все машины, а вместо них получите отремонтированные. — Эх, товарищ техник-лейтенант, — не сдержался Виктор, — ну почему вам самому не поехать в Москву? Сына повидали бы, жену... — С вами поедет командир автороты, — пресек разговор Капранов. И, повернувшись к Валентине, предложил: — Если вам нужно в столицу... — Нет, мне еще нужно заехать в Малоярославец, — сказала Валентина. — Надеюсь, товарищ Тарутин довезет меня? — Какой может быть разговор! Пожалуйста! Здесь, у шлагбаума КП, Вирьялова встретила Николая Ухтайкина. Оказалось, что он тоже завтра отправляется в Москву. Дорога на этом участке фронта часто подвергалась бомбардировкам. Шоферам было приказано соблюдать известную дистанцию и следить за воздухом. Виктор, памятуя об этом, сказал Валентине: — Ты будешь моим наблюдателем. Но день был пасмурным, видимость плохая, облака проплывали над дорогой так низко, что казалось, вот-вот заденут за телеграфные столбы. — В политотделе мне сказали, что ты представлен к правительственной награде, — вдруг сообщила Вирьялова. — Поздравляю, Виктор! Дальше ехали молча. Валентина думала о счастливом довоенном времени: об учебе в школе, потом в институте, работе на железнодорожной станции Эль. Несколько месяцев шла война, а сколько изменений в жизни железнодорожников Эльградского узла! И тут Валентина вспомнила, что не о всех новостях поведала своим землякам-фронтовикам. И она стала торопливо рассказывать, — а то вдруг не успеет, — о том, что Савандей Мульдиеров назначен начальником станции, а Максимов служит где-то под Ленинградом. Ее мать, прежде стрелочница, работает составителем поездов — такое время женщины занимают тяжелые должности мужчин. А вот тетя Угиме назначена заведующей детприемником. Она принимает и размещает эвакуированных детей, потерявших родителей, по детским домам, ближайшим поселкам и деревням. — Запиши мой адрес и телефон, — сказала Валентина, расставаясь в Малоярославце с Тарутиным. — Будешь в Москве, непременно звони или заходи. Я живу на Маросейке. Слушай, Виктор, очень прошу тебя, если хоть что-нибудь услышишь о Кулдаеве, немедленно сообщи мне. Ладно? Обещаешь? Срочно! В Москве командир роты объявил шоферам: — Сегодня свободны. Сходите в баню, отдохните, а завтра к десяти утра всем явиться сюда, на завод, будем принимать новые машины. Я буду у военпреда. Тарутин попросил Ухтайкина разыскать семью Капранова, сам решил позвонить Вирьяловой. Николай довольно легко нашел нужный ему дом. Поднялся на третий этаж. Дверь открыл белоголовый веснушчатый мальчик лет шести, как оказалось, сын Капранова, Миша. Его худенькая фигурка, бледное лицо говорили — очень трудно живется сейчас людям столицы. Ухтайкин спросил, где его мать. — На работе, — ответил мальчик из прихожей. — Она возвращается очень поздно и уходит очень рано, потому что надо делать для фронта разные снаряды. А мой папа ими палит по фашистам. Ухтайкин попросил разрешения войти в квартиру. — Ладно, — сказал мальчик, — заходите. Вон там наша комната. А здесь живут другие жильцы, но их тоже нет дома. Дядя, а вы на войне не видели моего папу? Николай повесил на вешалку у двери свою шинель, шапку-ушанку. — Я, Миша, видел твоего папу на войне, — сказал он мальчику, — мы с ним в одной автороте служим. Знаешь, что такое авторота? Но мальчик, кажется, не понял вопроса. Он стоял совершенно ошеломленный: этот дядя приехал с войны и знает его отца! — Так вот, папа просил передать тебе большой-большой привет и вот эту каску. Это немецкая каска, видишь, она пробита пулями? Скоро все фашисты так будут расстреляны. Ну, бери же, Миша. Мальчик машинально протянул руки и спросил: — Дядя, а вы не знаете, мой папа скоро приедет с войны? — Да, Миша, как только разгромим фашистов, так он и приедет. Кушать хочешь? А ну-ка неси сюда нож, откроем банку консервов. Это тоже твой папа тебе прислал. Только утолив голод, мальчик опять взял в руки немецкую каску и, осмотрев ее, выбежал в коридор. — Саша, Эдик, Боря! — крикнул он там. — Глядите, что у меня есть! Каска, настоящая немецкая, папа прислал! И вся ватага детей, таких же изможденных, как Миша, хлынула в комнату. — Дядя, вы настоящий солдат? Который стреляет в Гитлера? — спросил Эдик. — Артиллерист, да? Николай побоялся разочаровать мальчиков: если сказать, что служит шофером, они, пожалуй, не признают его содатом-фронтовиком. — Танкист, — соврал он. И был вознагражден: изможденные детские лица, глубоко запавшие глаза засветились обожанием и недетской завистью. — Сколько немецких танков вы подожгли? — Много... Эдик, кудрявый мальчонка, одетый в два джемпера, оба дырявые, ощупал шинель Николая и гордо вскинул голову: — А мой папа летчик! Он сбил семерых гитлеров. Уничтожит еще троих — и будет героем! — И разведчик может стать героем, — вступил в разговор Саша. — Мой папа разведчик. Зимой он ходит в белом халате, а летом в зеленом, — это чтобы немцы его не могли заметить... — Мой папа артиллерист, — горделиво сказал третий мальчик. — Если бы не было артиллерии, то армия не могла бы двинуться ни на шаг вперед, — важно и совсем по-взрослому закончил он. Беседуя, дети все время поглядывали на стол, где стояла непочатая банка консервов. Николай ждал, когда же Миша скажет что-нибудь о своем отце. — А у меня папа командир, — наконец заговорил и он. — Командир всех шоферов на фронте. Кому требуются снаряды, кому патроны, бомбы, мины, гранаты — все это развозят шоферы. Если вовремя не подвезешь снаряды и патроны, то чем же стрелять в этих гитлеров?! С этим доводом мальчики согласились безоговорочно. «Оказывается, и фронтовые шоферы в почете», — обрадовался Ухтайкин. — Дяденька, а скоро кончится война? Сколько еще километров осталось до Берлина? — спросил сын летчика. — Скажите всем солдатам, чтобы они быстрее гнали этого Гитлера. Я хочу, чтобы мой папа быстрее вернулся домой. Николай развязал солдатский мешок и дал мальчишкам по сухарику. Несказанно счастливые, они тут же сунули их в рот и выбежали в коридор. Через минуту по командам, которые оттуда доносились, Николай понял — мальчики играли в войну. В комнату к Николаю вошла старушка-соседка. — Ребята сказали, что вы приехали с того места, где находится отец Миши? Жив ли, здоров ли он?.. Ну, слава богу! Хоть бы он вернулся живым и невредимым, а то в нашей квартире не останется ни одного мужчины. Вот эти, — она кивнула в сторону двери, за которой играли дети, — уже остались сиротами. Летчик погиб, но мы об этом сыну не говорим... И разведчик три месяца как не пишет — то ли погиб, то ли попал в плен... Жена артиллериста на днях получила извещение из военкомата — погиб смертью храбрых в бою под Волховом. А они, горемычные, ничего не знают, ждут своих отцов... Будете пить чай? Я вскипячу вам. Мать Миши работает на заводе, где изготовляют гранаты, она приходит очень поздно. До войны занималась музыкой, пианистка. А теперь работает на заводе. Что поделаешь! Война всем изуродовала жизнь. Вы надолго в Москву? Ухтайкин ответил, что завтра опять на фронт. — Ночевать у нас останетесь? Если родных в Москве нет, оставайтесь, милости просим. Устроим на раскладушке в кухне, там чуток теплее, мы и сами часто спим там. Вам бы сейчас помыться в баньке, самое лучшее дело. У нас тут рядом Сандуновские бани, может, слыхали? — И слышал, и мылся там, — ответил Николай. — И сейчас действительно надо бы сходить. Он вытащил из мешка чистое белье, завернул его в газету и пошел в баню. Что может быть для фронтовика желанней горячей бани! Николай мылся с удовольствием, на спеша и долго. К его возвращению старушка вскипятила воду. — Чаю у нас нет, поэтому заварила вам немного немолотого кофе, — сказала она. — Пейте на здоровье. А потом прилягте на диванчик, отдохните. Но через минуту вновь вошла в комнату с молодой и очень худенькой женщиной. — А это Антонина Мефодьевна Воронцова, наша соседка, — представила она ее. — Познакомьтесь. Она хочет выстирать вам белье. До завтра высохнет. У меня болят суставы, и я не могу стирать. Вы ведь переночуете у нас? Вот и хорошо. Антонина проворная женщина, она быстро выстирает, высушит и прогладит. Антонина Мефодьевна молча взяла сверток, поданный Николаем, и, не произнеся ни слова, ушла. — Ее пятилетний сынок Геночка остался у немцев, — шепотом сообщила старушка. — Антонина ночами не спит, сильно переживает. И как только терпит ее бедное сердечко... Мы стараемся успокоить ее, но все это напрасно. Разве словами тут поможешь! До войны Антонина свезла своего мальчонку в Юхновский район, в деревню к бабушке. Когда немцы напали на нас, она сразу же поехала туда, хотела привезти в Москву и Геночку, и свекровь, но по дороге ее задержали наши солдаты, потому что в тех местах уже хозяйничали немцы... Вот уже несколько месяцев она не находит себе покоя. Она даже пробовала перейти линию фронта — не удалось. Свои же возвращали обратно... Услышав эту печальную историю, Николай, оставив стакан с кипятком, вышел на кухню, чтобы выразить сочувствие к женщине. — Я знаю, что пока мне никто не может помочь, — сказала Антонина, вытирая слезы. — Наши войска у реки Угры остановились. И в сводках Информбюро почти не упоминается о тех местах. Сказали только, что недавно наших десантников туда забросили. Но и о них никаких известий... Николай чувствовал, что Антонине Мефодьевне хочется спросить, с какого фронта он прибыл, но она знает, что таких вопросов военным не положено задавать. — Капранов записал название нашей деревни и обещал при случае забежать к нашим, но, видно, не время... — С техником-лейтенантом Капрановым мы служим в одной части, он является помощником нашего командира. Если доведется, конечно, и я, и он постараемся разыскать ваших, но, пока там немцы, ничего не сделаешь, придется немного подождать. — Конечно, конечно, я понимаю, что пока нельзя, — нерв-но теребя концы платка, торопливо согласилась женщина. Выпив стакан чаю, Николай решил побродить по городу. Когда еще выдастся такой случай! Да и выдастся ли вообще! Конечно же он решил прежде всего дойти до Красной площади. С благоговейным душевным трепетом он ступал по центральным улицам столицы, торжественной и величественной даже в такое трудное для нее время. Ресторан «Европа», кинотеатр «Метрополь», гостиница «Москва»... А вот на фоне гаснущего, в таинственных подсветах зимнего заката величественные очертания кремлевских башен и зубчатых стен... Мавзолей... Ухтайкину показалось, что он единственный из всех живых прикоснулся сердцем к раскрывшимся вдруг тайникам истории своей великой страны. Постояв в торжественном оцепенении на Красной площади, Николай решил дойти до Большого театра... Авось посчастливится попасть на какое-нибудь представление! Даже в это суровое и грозное время, когда противник стоял в ста двадцати километрах от Москвы и окраины города иной раз подвергались бомбардировкам, людей неодолимо влекло искусство. На просторных улицах города было довольно пустынно, а у билетных касс Большого театра стояла толпа. Николай, как бы не отдавая себе отчета, тоже встал в хвост очереди. Вскоре за ним пристроилось еще пять-шесть человек в военном обмундировании. Очередь у кассы была длинная, но двигалась довольно быстро. «Нужели я попаду в Большой театр, неужели посмотрю балет «Лебединое озеро»? — удивлялся Николай. Вдруг его тронула за рукав тоненькая девушка в простеньком демисезонном пальто: — Если вы фронтовик, так идите прямо к окошку администратора, он вам выдаст билет без очереди. Ухтайкин поблагодарил девушку, спросил, где окошко администратора и нужен ли ей самой билет. — Не беспокойтесь, я москвичка, если не сегодня, в другой раз попаду, — ответила незнакомка. Николай все же попросил у администратора два билета и, уплатив деньги, поискал глазами ту девушку, чтобы пригласить в театр. Но ее ни в кассовом зале, ни у входа уже не было. Николай усмехнулся: «Разве с таким медведем, как я, пойдет москвичка!» Лишний билет он отдал такому же, как и сам, фронтовику, как выяснилось, прибывшему в командировку в столицу с Волховского фронта. — А я из-под Юхнова, — сказал Ухтайкин. Раздевшись, прошли в нарядный партер: кресла и ложи обиты красным бархатом, под куполом таинственно и благородно мерцала огромная многоярусная хрустальная люстра... — В ложе партизаны, — сказал фронтовик с Волховского, оглянувшись назад. — Когда-то красовались цари, теперь сидят трудовые люди. Кстати, вы родом откуда? — Из Чувашии, — ответил Николай. Он был переполнен светлым чувством собственного достоинства, причастности к высшим радостям и удовольствиям жизни. — О, да мы, оказывается, соседи, почти земляки! Я из Горьковской области. Арзамасский район. Слыхали о таком? Давно на фронте? Я — почти с первого дня войны. А здесь, в Москве, в Большом раньше бывали? Николай ответил, что до войны он не раз приезжал в Москву и однажды слушал в Большом театре оперу «Кармен». Перед началом спектакля, когда в зрительном зале погасли огни и в мягком свете обозначилась оркестровая яма, на сцену вышел мужчина в темном костюме. — Уважаемые товарищи! — обратился он к зрителям. — В то время, когда вы входили в Большой академический театр, занимали свои места, наши войска на Западном фронте освободили город Юхнов! Театр взорвался долгими бурными аплодисментами. Известие о взятии Юхнова по-особенному обрадовала Николая: сколько рейсов он сделал с боеприпасами к реке Угре, предназначенными для войск 49-й армии, штурмовавшей Юхнов! Значит, в это дело вложен и его ратный труд! Даже не верилось, что завтра, получив новые автомашины, они помчатся по шоссе прямо в Юхнов. И мост через Угру будет охраняться советскими солдатами! Не раз предпринимались попытки еще во время декабрьского наступления взять этот город. На этом направлении нашими войсками были освобождены Малоярославец, Медынь, Мятлево, Мещевск, Мосальск, но Юхнов был превращен противником в настоящий бастион обороны на Варшавском шоссе. И вот теперь этот бастион немецких войск пал. Ухтайкин так отвлекся от того, что уже происходило на сцене, что, когда музыка Чайковского пробилась к его сознанию, он не сразу понял, где находится. А потом, радостно взволнованный успехами на фронте, постарался сосредоточиться на спектакле. И удивился — какой великой силой обладает искусство! В конце концов, что такое балет «Лебединое озеро»? Красивая волшебная сказка! До того ли вроде бы людям в суровое военное время? Но человеческие души истосковались по красоте, тонкой, одухотворенной, по прекрасной музыке, и Николай сам не заметил, как вырвался из реального мира, в котором люди ходили в полушубках и валенках, жили в нетопленных домах, недоедали, недосыпали и боялись бомбежек. Утром Ухтайкин пришел на авторемонтный завод раньше комроты и остальных водителей. Решил подождать их в проходной. Первым появился Виктор Тарутин. — Где пропадал? Почему не пришел ночевать в общежитие? — накинулся он на земляка. — Был в Большом театре, — начал объяснять Ухтайкин, но Тарутин не дал закончить: — В театрах ночевать не оставляют, дураков не ищи! Сам же он, как оказалось, Валентину дома не застал, — похоже, что она еще не вернулась из Малоярославца, — и решил сходить в цирк, а оттуда пошел в заводское общежитие. Ребята тоже скоро будут здесь. — Наши Юхнов взяли! — сообщил Ухтайкин. — Знаю, вчера в цирке объявили. Знаешь, давай, пока наши не подошли, еше раз позвоним Вирьяловой. Может, к утру вернулась. Но телефон вновь не ответил. — Жаль, что не удалось еще раз повидаться с землячкой, — пожалел Тарутин. — А чего это ты так рвешься к ней? — лукаво прищурившись, произнес Николай. — У нее жених есть — Кулдаев. — А где он, твой Кулдаев? — вдруг вспылил Виктор. — Пропал без вести. Как и моя невеста Ася Хураськина. — И сам поверил в то, что сказал. — Э, друг, война — она такая, все по-своему пересеет, перераспределит. — Пропали без вести — еще не значит погибли, — вразумлял земляка Ухтайкин. Он был старше, имел больший жизненный опыт. К мальчишескому ухарству Виктора относился неодобрительно: чем труднее время, тем порядочней нужно быть. И Тарутин, глубоко вздохнув, согласился: — Ты прав, Николай Петрович. Да и к чему мне она, Вирьялова? Инженер и вообще... Вот Ася — другое дело. С ней мы во всем подходим... подходили друг другу. И родители ее... такие славные, ко мне относились как к сыну. Зря я тогда уехал от них, из Урваша. А может, еще жива Ася, как ты думаешь?! Приняв новые машины, в тот же день отправились в обратный путь. В кабине рядом с Ухтайкиным ехала Антонина Мефодьевна Воронцова. Деревня, в которой остались ее свекровь и сын, оказывается, лежит под только что освобожденным Юхновом. В глазах женщины, глубоко запавших, выцветших от непосильного страдания, все время была мольба: «Нельзя ли побыстрее? Ради бога...» Ей все думалось, что ее близкие живы, но находятся в самом трагическом положении и она их еще может спасти. Так быстрее же, быстрее!.. Колонна грузовиков по дороге завернула на склад боеприпасов вблизи города Малоярославца, загрузилась, и в тот же день прибыли в Юхнов. Антонина Мефодьевна, не медля ни минуты, пешком пошла в родную деревню, которая находилась в нескольких километрах отсюда. Когда машины, освободившись от груза, вернулись на автобазу, Ухтайкин разыскал там техника-лейтенанта Капранова и, передав ему письмо от семьи, сообщил, что привез сюда его соседку Антонину Мефодьевну. — Я уже был в ее деревне, — мрачно сказал Капранов, — справлялся о ее свекрови и сыне. Никто толком ничего о них не знает. Но обнаружен колодец, полный детей. Взбесившиеся гитлеровцы собрали их со всей деревни и живыми побросали в колодец, а матерей угнали в Германию. Бабушку Гены, очевидно, расстреляли. Николай представил внезапно ужасную картину: изуродованные, оледенелые трупы детей, и среди них, обливаясь слезами, ползает на коленях Антонина Мефодьевна, ищет своего мальчонку. — Товарищ техник-лейтенант, я сейчас свободен, разрешите мне сходить в ту деревню, — попросил Николай. Ему очень хотелось хоть чем-то помочь Воронцовой или хотя бы разделить с этой исстрадавшейся женщиной ее огромное горе. — Съездим туда вместе, — ответил Капранов. Видно было, что он также очень переживал за Антонину Мефодьевну. Виктор Тарутин, узнав, куда и по какому делу собрались Ухтайкин и Капранов, поехал с ними. В деревню они прибыли к вечеру. К этому времени все дет-ские трупики были вынуты из колодца, перенесены в школьный актовый зал, уложены в гробики. У них были лица древних стариков. Перед каждым гробом в глубокой печали стояли люди, близкие погибших. Но среди них не было Воронцовой. Капранов, Тарутин, Ухтайкин обошли всю деревню, но нигде не встретили Антонину Мефодьевну, и никто им не мог сказать, куда она девалась, хотя видели ее здесь многие. На вопрос, где сын Воронцовой, изможденный старик в рваной телогрейке, с посохом в руке ответил: — Среди убитых мальчонки Антонины нет. Думаем, не живой ли он. Может, вовремя спрятался куда-нибудь от извергов. А вот свекровушку ее мы всем миром вчера похоронили. Ее расстреляли эсесовцы а огороде. Так тело там и лежало... Ну, а Антонина... куда ей деваться? Видно, по соседним селам ходит, сынка ищет, сердце свое на части рвет. Капранов обратился к офицерам штаба второго эшелона армии и начальнику политотдела с просьбой вывести всех свободных от работы на поиски пропавших людей в освобожденных населенных пунктах. Первыми отозвались на призыв телеграфистки батальона связи. Комсорг дал им, кроме того, задание найти москвичку Антонину Воронцову и помочь ей разыскать ребенка. Когда девушки садились в машину, чтобы поехать в соседнюю деревню, Виктору показалось, что одна из них чем-то похожа на Хураськину. Такая же темноволосая, тоненькая, с застенчивым взглядом черных раскосых глаз. Тарутин, заволновавшись, но все еще не веря своему предчувствию, вышел из кабины, стал вглядываться в лица девушек, рассаживающихся в кузове. — Товарищ сержант, чего это вы так на нас смотрите? — явно заигрывая, крикнула ему одна из телеграфисток. И тут же, застеснявшись, спряталась за спины подруг. — Одна девушка... может, мне показалось?.. очень похожа на мою землячку. И тут знакомый до боли в сердце голос: — Витя! Тарутин! — Ася Хураськина заметалась по кузову, расталкивая девчат, пробилась к борту автомашины. Тарутин, подхватив ее на руки, опустил на землю. — Как ты здесь оказалась? Тебя же все считают погибшей! — Да нет, — поспешно приходя в себя, отвечала Ася. — Я уже сообщила домой, что жива-здорова... — И рассказала: когда возвращалась от брата, их железнодорожный состав разбомбили немцы. Она была контужена, лежала в госпитале, но теперь все в порядке. И вот даже воюет... — Ну, а ты как? Не женился? — спросила Ася и покраснела: так, сразу, выдать свои чувства! — Ждал тебя, — ответил Тарутин и так посмотрел на девушку, что она поверила. И улыбнулась в ответ светло, радостно и благодарно. Виктор повез девушек-телеграфисток в соседнюю деревню, но напрасно — ни Антонину Воронцову, ни ее сына Гену им так и не удалось найти. А через два дня Николай Ухтайкин по дороге за снарядами встретил москвичку Воронцову. Он остановил машину, пригласил ее к себе в кабину. Антонина Мефодьевна, вконец обессилевшая, выплакавшая все, до капли, слезы, рассказала: — Была в восьми деревнях. Но нигде Геночки нет, и никто его не видел. Значит, нет уже в живых моего милого сыночка. А может, гитлеровцы увезли его в Германию?! Что мог ответить несчастной матери солдат Ухтайкин?! Прощаясь с Николаем, Антонина сказала: — Если будете в Москве, заходите, не стесняйтесь. Ведь я теперь осталась на свете совсем-совсем одна...