г. Кемерово, 26 апреля 1959 г.
...Мне кажется, чтобы правильно оценить и понять переписку Михаила с Червяковой, надо все время помнить о таких обстоятельствах:
Первое. Червякова свою юность провела в купеческой среде. Она — крестьянская дочь, сначала была взята в дом купца как нянька-сверстница настоящей купеческой дочери, а потом, после ее смерти, была удочерена купцом. Затем, когда купцу надоела чужая девка в доме, он охотно — не считаясь с тем, ровня или неровня, выдал ее замуж за техника земской управы, крестьянского сына Николая Червякова, моего двоюродного брата, тогда уже связанного с подпольными революционными кружками. Он был и меньшевиком, и анархистом, а кончил свою жизнь в рядах Красной Армии, в боях с Колчаком под Новосибирском. Умер после ранений в новосибирском госпитале. После того, как Анастасия вышла замуж, ее связи с купцом Сыромятниковым оборвались. Она не была красивой, только глаза ее цвета полевого василька были необычайно выразительны. В семейной жизни она была несчастлива. Муж ее не любил. Женился он, скорее, рассчитывая на приданое. Но купец и его, и свою приемную дочку обманул. Жили они плохо, ссорились. Николай, красивый, здоровый мужик, легко сходился с работницами на стройках дорог и мостов, которые он вел. Предоставленная сама себе Анастасия много читала, в свое время она кончила гимназию. Перед революцией училась на библиотечных курсах. Литературу — и русскую, и мировую — знала куда лучше нас. Читала и общественную, и философскую литературу, была знакома с трудами многих философов, в том числе и материалистов. В общем, дамочка многое постигла в буржуазной культуре. Неудачная любовь и семейная жизнь сделали ее сентиментальной, чувствительной, но моральные устои и условности держали ее в крепком плену. Даже тогда, когда у нее появилось к Михаилу какое-то чувство, она не дала этому чувству воли. А после обмена первыми поцелуями напугалась и сбежала в Симбирск. И, конечно, зря. Если бы они физически сошлись, то, я уверен, быстро бы остыли друг к другу. Как-никак, она была старше Михаила лет на 12—14.
Второе. Михаил был человеком больших внутренних контрастов. Реальное восприятие жизни и романтизм легко укладывались в нем. Был он поэтом в самом широком смысле этого слова. Мир реальный и мир выдуманных чувств, образов жили в нем с одинаковой силой. Мне кажется, у него не было любви к Червяковой. Сначала любопытство к человеку, не похожему на всех других, окружающих нас. Потом некоторое увлечение, желание понять ее всю и подчинить себе, как познанную до конца. Она охотно встречалась и беседовала с ним, подогревала любопытство, но не отвечала на его притязания.
Михаил упрям. Началась своеобразная борьба характеров, в которой нередко используются все средства, и подлинная страсть, искренность и мнимая искренность, а порой и прямая ложь. Начался этот роман в письмах, где Михаил, по-моему, больше сочинял, развивая творчески сложившуюся и воображаемую творимую им литературную ситуацию. Этим я объясняю то, что в письмах он изображал себя беспредельно подчиненным всепоглотившей страсти, а ее – недоступной, недосягаемой высотой. Ей это нравилось, он продолжал литературно развивать эту мысль, доводя ее до абсурда, и свой образ рисовать ей не таким, каким он был на самом деле, а выдуманным, этаким роковым любовником без взаимности. В этих письмах он сочинял, выдумывал всевозможные преграды между собой и ей, которых на самом деле и не было. Сочинял, выдумывал историю безнадежной любви.
Порой он, в раздувании этих преград, вносил в письма ее, опять-таки, выдуманные им взгляды на разницу между ними, на несхожесть их путей, на непреодолимость расстояния между ними. Он рисовал в своем воображении образ кисейной дамочки, воспитанной в купеческой шовинистической семье и, внутренне полемизируя с ним, подчеркивал, что, где ему, чувашу, рассчитывать на то, что она снизойдет к нему. Он перечислял в письмах все то, что могла пренебрежительно сказать такая дамочка о чувашах. Доводил эти строчки до унизительного абсурда, совсем не думая так сам, а может быть затем, чтобы ей самой, если она так думает, показать всю абсурдность, всю нелепость такого взгляда на человека другой нации.
Разве ты, когда читал такие места в его письмах, не почувствовал, с какой злой иронией писал он эти строчки, на первый взгляд, полные самоунижения, унижающие его и родную, любимую нацию, свой народ? А на самом деле, в этих строчках через внешнее порицание он внутренне утверждал свой народ, свое право и издевался над взглядами русских шовинистов, зло высмеивал их. Это — иносказание, особый литературный прием и пользование им еще раз подтверждает, что все письма Михаила — скорее, сочиненный им и недописанный им до конца роман, чем отражение его действительных чувств. К слову, когда Червякова, в конце концов, покоренная его письмами, написала Михаилу о своем согласии переехать к нему в Чебоксары и стать его женой, Михаил оборвал переписку и не дал на это согласие. Видимо, сам понял, до какой нелепости раздул он эту историю «неразделенной любви», этот сочиненный им роман.
Вот так я понимаю отношения, сложившиеся между Михаилом и Анастасией Александровной, и его письма к ней. И что бы он там ни писал, Михаил оставался верным сам себе, своим идеям, своему пути революционера-большевика. И если из писем возникает другой образ — это выдуманный самим Михаилом, приспособленный к сочиненному им роману тип, действующий в любовной и литературной игре. Это литературщина, через которую рассмотреть настоящего Михаила Анастасия не смогла. В этом ее трагедия. И ему приходилось порой напоминать ей о том, настоящем. Вот в одном из его писем есть такая фраза (я записал ее как самую дорогую для себя) : «...быть около вас — мое счастье, но я никогда не думал брать свое счастье ущербом для партии». Вот это и есть настоящий Михаил, а все то, что в письмах так не понравилось тебе, это — литературное произведение о взаимоотношениях, о неразделенной любви двух типов (в значительной мере оба из них выдуманы автором), столкнувшихся волей случая, рожденного революцией.
Я думаю, что письма Михаила к Червяковой при их правильном прочтении с учетом всего наносного, выдуманного, сочиненного полетом фантазии автора, не могут порочить образ Михаила, как большевика-интернационалиста, верного сына своего народа...
П.