17 июля 2002 г.
Геннадий Айги родился в 1934 году в отдаленной маленькой деревне на юге Чувашии и сейчас – после многих лет забвения и преследований – признан чувашским национальным поэтом. В то же самое время он занимает центральное место в пространстве, которое может быть названо – хотя сам поэт не любит этого термина – русским и европейским поэтическим авангардом. Это ощущение двойной идентичности со всеми возникающими отсюда проблемами передано в стихотворении «Круг», написанном в 1989 году. Стихотворение приводится ниже (…) с последующим кратким комментарием, в котором сделана попытка истолкования текста в срезе отношений поэта с патриархальной традицией. Но перед этим позвольте мне предложить вашему вниманию некий контекст для прочтения стихотворения.
Чувашская Республика занимает небольшую территорию с населением около 1,5 млн. на правом берегу Волги, на том месте, где река делает большой изгиб в сторону Каспийского моря. Географически Чувашия расположена на европейской части России и является субъектом Российской Федерации, но ее население в большинстве своем не является русским или даже славянским. Чуваши имеют очень сложное происхождение, являясь потомками гуннов и булгар, говорят на тюркском языке и сохранили, несмотря на все модернизации и индустриализации, следы древней аграрной культуры. До насильственного крещения, которое имело место в XVII–XIX вв., эта деревенская культура представляла собой языческую культуру, в основе которой лежит религия, возводящая в культ чистоту общинной жизни и священную связь человека и природы. Эта языческая культура чувашей, находившая выражение в песнопениях, загадках, праздниках, возможно, ярче всего выразилась в хороводе, который прекрасно описан Гариным-Михайловским в отрывке, процитированном во вступлении к «Антологии чувашской поэзии».
В 40-е годы, детские годы будущего национального поэта, традиционная культура, еще живая в то время, подвергается удару за ударом: сначала от революции, но больше всего от коллективизации и последствий войны (в которой погиб и отец Айги). Отношения юного поэта с миром его предков были довольно сложными. С одной стороны, его мать, происходившая из рода языческих жрецов, представляла – и до сих пор представляет – духовные ценности его народа; с другой стороны, Маяковский, открытый в годы юности, являл собой могучую эмблему поэтической современности. Получив дружеское наставление от Пэдера Хузангая, известного чувашского поэта, сыну которого посвящено стихотворение «Круг», Айги покидает родную землю для учебы в Литературном институте в Москве. Там происходит открытие Бодлера, Ницше, Кафки и знакомство, перешедшее в дружбу, с его соседом по Переделкино Борисом Пастернаком. В то время он продолжал писать стихи на чувашском языке, делая затем их переложения на русский, но Пастернак и турецкий поэт Назым Хикмет (в то время живший в Москве) убедили его писать сразу на русском, подключив этим самым молодого поэта непосредственно к современной европейской литературе. В 1960 году Айги теряет сразу и мать, и Б. Пастернака – и знаменательно то, что самым первым творением, которое он написал сразу на русском языке, было прекрасное лирическое стихотворение «Смерть», которое начинается словами:
Не снимая платка с головы,
умирает мама...
Итак, 25-летний поэт отныне принадлежит русской и европейской культуре. Этот факт, а также дружба с Б. Пастернаком вкупе с неортодоксальностью его стихов вызывают раздражение, которое естественно проявлялось более интенсивно в относительно небольшой Чувашии. Персона нон грата на родине, Айги нашел свой второй дом в московском «андеграунде», не имеющем никаких корней, и весьма рискованном сообществе поэтов, художников, музыкантов и вскоре устроился на работу в музей Маяковского в качестве эксперта по революционному периоду русского искусства начала ХХ века – казалось бы, все это было очень далеко от Чувашии.
Однако родная культура не была забыта. В течение многих лет Айги не имел возможности вернуться домой, но чувашские темы – Поле и Лес (два значимых символа) – пронизывают все его творчество. Он избегал так называемого «фольклоризма» (советскому писателю, представителю одной из малых национальностей СССР, было легко спекулировать на местном колорите), но оставался верным этическим и эстетическим принципам чувашской культуры, прежде всего единению людей между собой и единству с окружающим миром природы. В 1969–70 гг. он писал: «Прежде всего (чем я обязан чувашской культуре в своих эстетических представлениях) это наверняка сказалось в том, что поэзия для меня, неизменно, – тот вид «действия» и «связи», который лучше всего выразить словом «священнодействие».
Именно эта высочайшая степень серьезности наряду с совершенно необычным способом работы со словом привлекли читателей и переводчиков из-за границы: Айги стал известен и получил признание в Европе задолго до того, как это произошло в Чувашии.
Хотя его собственная поэзия, осужденная как космополитическая, не издавалась в СССР, поэт все же имел возможность переводить на чувашский. И занимаясь этим, Айги внес огромный вклад в чувашскую культуру. В 1968 году он опубликовал замечательную антологию французской поэзии, от Вийона до Боннфуа, представив в ней ряд поэтов-модернистов, что, несомненно, оказало освежающее влияние на чувашскую поэзию, открыв невиданные поэтические горизонты как по форме, так и по содержанию. В это же время Айги начал заниматься чувашской поэзией еще с одной стороны. Он составил поэтическую антологию, включив в нее тексты, начиная со старых языческих песнопений и молитв до поэзии советского периода, что позволило «чувашскому слову» (цитируя Сеспеля) прозвучать во Франции и далее по всему миру. (В действительности первая версия антологии вышла в Италии в 1980-х, а несколько лет спустя за ней последовала вышеупомянутая английская версия.)
Горбачевский период радикально изменил ситуацию. В конце 80-х, после долгого периода забвения, Айги встречают и приветствуют на родине как знаменитость, его, наконец, признают национальным поэтом, награждают премиями и званиями и даже объявляют «вторым космонавтом» (после самого знаменитого сына Чувашии космонавта А. Николаева). Поэт проводит все больше времени в Чувашии, активно участвует в культурной жизни своего народа и все чаще размышляет над отношением вырванного с корнем из родной почвы современного поэта-космополита к своей древней культуре. Стихотворение «Круг» принадлежит к этому периоду «возобновления связи» в творчестве Айги. Вот это стихотворение, впервые опубликованное в сборнике «Теперь всегда снега»:
Круг
Атнеру Хузангаю
время – одно – лишь одно:
говорить о простом
повторяясь пылающим кругом! –
и как будто восходит заря –
расширяя крестьянские
празднества
и вытягивая – до садовых вершин
блекло-алую память о платьях –
давно отшуршавших:
свет – все алее – из далей забвенья! –
о зори – закаты – о годы-сиянья –
сииянья-века! –
как знамена-и-знаменья:
Целомудрия – Верности – Силы! –
а теперь уже – долго-далекого
плача:
по народо-корням-человекам! –
и ответно сияют
сыновья-и-отче-сиянья
во-Родине – будто на дереве-вещи –
на хлебе-мерцании центра! –
и в зареве – в заревах
почво-горенья от рук:
снова – страда пониманья:
восходят-плывут по-над полем
кони-движенья все ярче как раны –
вещь из соломы поет на весь мир – и повозка в луну углубляется!
вечностью золото мозга пылает –
(где-то возводится сруб
и общаются звонкостью звона
братски-понятные бревна –
со смыслогорением
в глухих от счастья плечах) –
золото мозга пылает
здесь – среди букв: как
в волненьи дыханья –
отцовско-сыновьего:
властью и трепетом свежим:
в мире – живого-меня! –
знаю – что даже
прощаться придут –
словно с даром
последним – с вещами-строгать:
с породненным железом
священно-привычным для резанья
грустно-родного –
сразу же – здесь –
отсиять заставляя
древоодежду мою –
до братанья: с Землею
Перевод этого стихотворения дался мне труднее многих других. Часто при работе над переводом стихов Айги я прибегал к его помощи, обсуждая то или иное значение, но на этот раз это было совершенно невозможно. Перевод сделан настолько точно, насколько это возможно, хотя в нем сняты некие моменты амбивалентности, которые следовало бы сохранить. В моих попытках следовать ритму оригинала меня направляло давнее знакомство с творчеством поэта.
* * *
Стихотворение посвящается Атнеру Петровичу Хузангаю, близкому другу поэта и человеку, играющему важную роль в современной чувашской культуре. Он – ученый-лингвист, литературный критик и политик. Будучи первым президентом Чувашского национального конгресса, он занимался проблемами культурной идентичности, национальной символики и, в первую очередь, судьбой чувашского языка. Его присутствие в стихотворении олицетворяет, возможно, надежду на будущее, в котором будут сохранены живыми древние традиции, или, по крайней мере, осознание того, что было и что может быть потеряно.
Я не намереваюсь давать подробный комментарий к тексту стихотворения Айги – или к моему переводу. Очень много можно говорить, например, о звучности стиха и его ритмике. Последняя, в частности, несет определенную семантическую или тематическую нагрузку. Когда Айги читает свои стихи, ощущаешь четкий тонический ритм его поэзии – зачастую в трехсложном размере, как в начальных строках здесь. Ритм не является целиком регулярным, отсутствуют рифмы, но даже этот «свободный стих» есть заклинание (рассматривая Айги в качестве некоего шамана). Также слышится ритм чувашского хоровода, олицетворения патриархальности и центральной темы стихотворения. В то же самое время читателя, в отличие от слушателя, поражает фрагментарная природа текста, воздействие которого усиливается необычной пунктуацией и способом печатания, с его разными по длине строками и значимыми пропусками. Как будто два разных стихотворения соревнуются между собой: песнопение в ритме хороводного танца для слушателей при публичном исполнении и модернистский ломаный текст, который видит перед собой читатель. В известном смысле в этом и состоит суть стихотворения: отношение поэта-одиночки к «кругу».
Тематически это стихотворение перекликается со многими другими, написанными Айги в разное время, но особенно это касается творчества 1980-х, когда он размышлял над отношениями между поэтом, живущим в современном мире, и традиционным крестьянским миром, символами которого являются ритуальная песня и танец. В частности, в период с 1988 по 1991 гг. он написал первый сборник прекрасных четверостиший (позднее написаны еще несколько) под названием «Поклон-Пению», опубликованный в двуязычном издании Акрос Букс в Эдинбурге в 1995 году. Эти стихотворения-жемчужины представляют собой вариации на темы чувашских и татарских народных песен, которые часто перекликаются с текстами, собранными Айги в «Антологии чувашской поэзии». Автор чередует местоимение мы, когда сам участвует в хороводе:
Хватит, покружились мы здесь,
как звонкие монеты серебряные,
поклонимся, – согнемся пред вами,
как белые деньги бумажные.
с я, становясь человеком, наблюдающим за действом со стороны:
Не уменьшить мне боль,
Полдуши в этом поле оставив!
Молчу я, и лишь за холмом,
как ребенок,
громко плачет куница.
И это разделение себя нельзя, никак нельзя разрешить. Поэт западного толка может войти в мир патриархальной общины в своем воображении, но остается в стороне. Так оно и происходит в «Круге».
Основные образы, вызываемые из прошлого в этом фрагментарном стихотворении, навеяны древним хороводным танцем, который ассоциируется с огнем, светом и алым цветом (цветом праздничного крестьянского наряда). Это образы чего-то цельного и чистого, выходящего из далей забвенья, из глубин памяти, подобно восходящей заре. Они связаны с непрерывностью традиционного уклада: отцы-и-сыновья, сплавленные в один мир, в мир Родины. Это патриархальное сообщество труда, с абсолютным символом в виде простой деревянной избы-сруба, сообщество, в котором труд превращает естественный растительный мир в поле, сад и лес. «Дерево-вещь» (материальность дерева), которая фигурирует в середине стихотворения рядом с хлебом полей, перекликается в конце с архаичным древо- в изобретенном сложном существительном древоодежда; в чувашском мире дерево часто выполняет функцию священного дерева киреметь, являющегося местом ритуального действа.
В конце стихотворения, однако, эта древоодежда обречена потускнеть (отсиять). Сияние, исходящее от танцующего круга, существует в основном в памяти. Это стихотворение об утрате и о прощании. В то же время оно может служить напоминанием об одной из точек зрения учителя Айги, Бориса Пастернака, которую последний изложил в «Докторе Живаго», рассуждая о том, как искусство постоянно утверждает жизнь путем противостояния смерти. В данном случае исчезнувший мир традиционного общинного уклада возрождается силой поэзии. Айги не просто размышляет ностальгически над тем, что он потерял, а предлагает своим читателям стихотворение, которое возвращает воображению их общее наследие.
Конечно, здесь мы имеем дело с парадоксом. Поэт пишет об обыденном, но языком весьма далеким от обычного простого языка. Малларме, с которым французский литератор Антуан Витез сравнивал Айги, видел (общественную) роль поэта в том, чтобы «очищать» «язык племени», но это очищение обязательно предполагает некоторый герметизм. Действительно, «герметическая» – это одна из наиболее частых характеристик, прилагаемых русскими критиками к поэзии Айги. Это не только потому, что он употребляет редкие слова или аллюзии – его неологизмы не трудны для понимания – сам его эллиптический и неопределенный синтаксис означает, что его стихотворения настолько отдалены от прямой прозаической речи, насколько это возможно. Как может стихотворение об общности быть так отдалено от реального единства (общности), которое оно представляет?
Возможно, нам не следует преувеличивать трудности. Некоторые исследования, проведенные в чувашских школах, показывают, что дети, особо не пытаясь понять и объяснять каждое слово, воспринимают поэзию Айги совершенно адекватно через свое творческое и эмоциональное воображение. И опять на ум приходят слова Пастернака о «неслыханной простоте», которая не есть столько очевидная простота знакомого и банального, сколько небесспорная простота нового личного видения. Если читатель не будет постоянно стараться объяснить стихотворение, пытаться переложить его в прозу, тогда он сможет воспринять его через звуки, ритм и образы.
И все-таки «Круг» сложен тем, что в нем озвучена сложность существования в разделенном мире. Она вытекает из ностальгии по утраченным корням, по невозможности вернуться в простой общинный мир предков, в котором поэт/певец является в прямом смысле голосом народа, и в таком качестве народ сразу понимает и принимает его. Айги, в противоположность, был признан голосом нации только после долгого трудного пути, после параболического путешествия по литературному миру современной Европы. Его можно сравнить в этом смысле с Жан-Жаком Руссо, «гражданином Женевы», точнее, отсутствующим гражданином, который жил вне родины и именно поэтому мог защищать то, что он считал настоящими ее ценностями. Подобным же образом Айги, озвучивая трагическую разорванность своего мира, пытается сохранить верность основным ценностям чувашского народа и продолжить традиции духовной культуры средствами, которые, казалось бы, совершенно чужды ей. Как мы видим, в ритме стихотворения продолжается танец хоровода, хотя это видение и раздроблено на фрагментарные образы.
В то же время в процессе поэтического труда создается новое сообщество, хотя оно и виртуальное. В первую очередь оно включает Хузангая, человека, кому посвящено стихотворение, поскольку Айги зачастую адресует свои стихи отдельным личностям. Но они адресованы также и другим незнакомым читателям, как, например, его стихотворение «Страницы Дружбы», где читателя приглашают сорвать стебелек травы и вложить его между страницами. Таким образом, в Чувашии, в России и во всем мире читатели, жизнь и судьбы которых могут быть совершенно отличными от судьбы поэта, смогут разделить это видение духовного единения и разобщения. Они тоже смогут войти в к р у г.
Питер ФРАНС,
иностранный член Национальной академии наук и искусств Чувашской Республики, член Британской академии.
MANTIS, a Journal of Poetry, Criticism and Translation, 2000, № 1.
Перевод с английского Гажидмы Д. Цыбеновой.
______________________________________________________
1 Геннадий Айги. Антология чувашской поэзии. Пер. Питера Франса (Лондон: Форест Букс, 1991).
2 Геннадий Айги. Стихи (1954–1971), под ред. В. Казака (Мюнхен: Отто Загнер, 1975). С. 195.
3 Геннадий Айги. Теперь всегда снега (Москва: Сов. писатель, 1992).