10:29_В журнале «Филокартия» опубликован исследовательский материал алатырского краеведа Н.П.Головченко о пейзажисте А.М.Прокофьеве
В № 4 за этот год специализированного журнала по вопросам истории и культуры филокартии для коллекционеров открыток опубликован исследовательский материал алатырского краеведа, директора художественного музея Николая Головченко о пейзажисте А.М.Прокофьеве.
Мы с согласия автора размещаем этот материал в подлиннике, он интересе будет для людей, увлекающихся историей своего края, людей, так или иначе, связанных с Алатырем:
« Алексей Матвеевич Прокофьев: последние годы жизни
В ряде справочников по искусству дата смерти хорошо известного филокартистам пейзажиста Алексея Матвеевича Прокофьева (185S 1925) скрыта за неопределённы ми словами "после
Имя Николая Александровича Каменьщикова сейчас мало, что говорит любителям русской живописи. Между тем он оставил заметный след в развитии изобразительного искусства в Алатыре. Шестьдесят три года он прожил в Алатыре и снискал себе славу не только самобытного живописца, но и создателя школы реалистического искусства. С 1908 по 1940 гг. Каменыциковым организовано и проведено в городе 30 художественных выставок. В
В его записях много интересного: о его жизни в Симбирске, Казани и Алатыре; взаимоотношениях с коллегами и художниками; о становлении изобразительного искусства в Чувашии... Особый интерес представляет материал, открывающий неизвестную страницу в истории изобразительного искусства Симбирской губернии, связанную с именем A.M. Прокофьева.
Сегодня о творчестве Алексея Матвеевича Прокофьева можно составить впечатление по многочисленным открыткам, выпущенным до революции. И пусть он не снискал всероссийской известности, немного его работ находится в художественных музеях страны, — по открыткам он предстаёт пейзажистом, бесконечно влюбленным в родную природу.
Точная дата приезда Прокофьева в Алатырь не установлена; можно лишь предположить, что он прибыл в Алатырь в 1919 г., либо в
"Как-то сижу раз в студии и что-то делаю, — писал он. — Вижу, перед окнами остановился низенький толстенький человек в серой паре и шляпе, с небольшой русой бородкой клинышком. Остановившийся с интересом разглядывал всё, что было на окне, заглядывая внутрь. Перешел к другому окну и, осмотрев все, направился к двери. Войдя, он вежливо спросил: "Скажите, пожалуйста, что здесь за учреждение!?"
Художественная студия, — ответил я. Да!.. — радостно воскликнул он. — Вот клад неожиданно найденный. А можно мне увидеть директора или заведующего студией и где?
К вашим услугам, — ответил я. — Его можно видеть здесь, так как он перед вами.
Вы.., — протягивая руку, произнес он. — Вот славно, давайте знакомиться. Я, Прокофьев — пейзажист, может быть, слыхали, или видали!?..
По репродукциям и главное, по открыткам знаком с вашими картинами.
Ну, вот и прекрасно, а теперь познакомьтесь с оригиналом. Я, автор, приглашен сюда в качестве инспектора и сейчас, иду из отдела, смотрю, что за чудо! Глазам своим не верю такому богатству. Я думал, что здесь "дыра", ничего нет, а тут — прямо клад! Целый музей! Сколько пособий, работ, студия... Да ведь это же... Нет, как я рад, как рад! Вот удача!..
Мы уселись, и началась беседа. Добродушный, веселый Алексей Матвеевич произвёл на меня самое лучшее впечатление, и мы разговорились, как старые друзья. Все то, что мне* казалось "должно быть в художнике", все было "на лицо". Он интересовался работами, учащимися, пособиями, ведением дела... Поминутно вскакивал и спешно подходил то к одной, то к другой работе. Он расспрашивал или делал замечания, высказывая свое мнение со специфическими жестами и словечками художника, понятные только самим художникам. Мы понимали друг друга с полуслова, перескакивали в разговоре с одного на другое и незаметно для обоих, проболтали довольно длительное время. Когда, спохватившись, взглянули на часы, то были удивлены тем, "как быстро пролетело время". Мы условились, что вечером он придет ко мне домой с женой. Они были, как я потом узнал, парой и по внешности, да, пожалуй, и по внутреннему содержанию, с той лишь разницей, что характер ее был "потвёрже" и она иногда "командовала".
После двух-трёх встреч мы были уже приятелями. Он предполагал начать свою деятельность инспектора с открытия курса по рисованию для всех учителей начальных классов города и уезда. Я одобрил его мысль. Дальше он заявил, вот что..., — "Я всё же художник, а не учитель. Чем больше я говорю с вами, тем больше убеждаюсь, что художник и учитель, это не одно и то же. Меня считают неплохим пейзажистом, да и сам я думаю это. Вот смотрю на ваши работы... Ну, будем откровенны, уж вы меня извините. У вас есть неплохие работы, но есть, правда, и послабее, но вы тоже пейзажист, но кроме пейзажей у вас есть и портреты и жанр. Правда, пейзажи славнее, но всё же вы работаете и над тем, что я не делаю. Вот вы говорите мне о преподавании. Вот этого-то, между нами говоря, я почти совсем не знаю. Что тут скрывать! Картины писать умею, а вот учить других, самому надо учиться. Так вот, что я подумал. Курсы для учителей, вопрос уже решённый, но их надо обставить следующим образом. Я, как инспектор, поведу общее наблюдение, скажу слово при открытии, буду читать лекции, а сами занятия, то есть учебу, возьмите-ка на себя вы. У вас больше опыта. Вы принесете больше пользы! Согласны?..:"
Что же, я не возражаю, — ответил я. — Если вы находите, что так будет лучше.
Ну, конечно же, лучше!.. — воскликнул он.
На этом и порешили. Курсы были организованы в помещении кино2 и занятия велись в фойе. Их должен был вести я. Наблюдать за выполнением заданий, [должен был) руководитель студии Ф.С. Чурашев\ за собой Прокофьев оставил лекции.
Открытие курсов было более-менее торжественно, с выступлениями и речами. Здесь-то и оказалось, что и для лектора А. Прокофьев не подходил. Вторая его лекция о перспективе, несмотря на то, что я ему дал необходимый материал и советовал "подготовиться", была почти "полным провалом", по крайней мере, нельзя было говорить о том или ином "усвоении" и её понимании. Пришлось, чтобы сгладить впечатление, мне "практически проработать" материал лекции простым и понятным объяснением.
Всё было бы в порядке, если бы Алексей Матвеевич не проявил бы одну из черт своего характера, которую в первое время я не заметил, — это — упрямство. Он взял неправильную линию "застращивания". Все время он повторял: "Мы вас учим теперь, но после я вас спрошу всё и спрошу строго...". Как художник, он увлекался и в этом случае был мил и добродушен, но как только вспоминал, что он инспектор, так сейчас же преображался и был строг и, подчас, несправедлив.
Однажды произошёл курьёзный случай. Я объяснял схематичный способ зарисовки птиц — в целом. Указывал характерные особенности того или иного вида птиц. Закончил тем, что поставил чучело вороны, объяснив, как надо рисовать птицу с натуры. Пояснив типичные особенности данной птицы, попросил сделать зарисовки. В то время, пока учителя выполняли задание, я как обычно отходил в сторону покурить. Следил за ходом работы Чурашев. Прокофьев же присутствовал тут же, иногда просматривая работы и делая указание.
В этот день Алексей Матвеевич был в отличном настроении. Находясь около одной молодой учительницы, с увлечением и характерной жестикуляцией доказывал красоту вороны и как бы он сделал рисунок, если был бы на её месте. Не знаю, о чём в это время думала слушавшая, с улыбкой на задорном молодом лице, учительница, но в разгар пояснений, она, с присущим женщине лукавством, кокетливо произнесла: "Я не умею, Алексей Матвеевич! Нарисуйте, покажите, ну что вам стоит!". Прокофьев самодовольно ухмыльнулся, сел и быстро набросав, взглянул на нарисованное. Склонив голову набок, остался, по-видимому, доволен и, передав рисунок ей, встал и отошел.
Ф. Чурашев в это время был в другом конце зала и не заметил этого. Проходя по рядам, он дошел, наконец-то, до передних парт, где сидела учительница, держа рисунок, исполненный А. Прокофьевым. Когда к ней подошел Ф. Чурашев, она торжествующе протянула ему рисунок и спросила: "Ну, как!?..".
— Ничего, — ответил Чурашев. — На птицу-то похоже,
но задача вам дана другая. Нарисовать не просто птицу, а
данную птицу — вот эту самую ворону. У вас не только на
эту ворону, но и вообще на ворону мало похоже.
Учительница громко рассмеялась.
Вы что? — спросил удивленно Чурашев.
Да это не я рисовала, а Алексей Матвеевич, — громко сказала учительница, смутив обоих, и Чурашева и Прокофьева.
Отсутствие педагогического такта и умения подойти к данной аудитории, сделали свое дело. После курсов, на конференции, учителя поставили вопрос о снятии Прокофьева с должности инспектора.
— Нас учит один, а стращает другой. Пусть лучше будет инспектором тот, кто учит!.. — заявили они.
От инспекторов я отказался, а Алексею Матвеевичу Прокофьеву пришлось взять место в Порецкой учительской семинарии, ставшей педтехником, где он и проработал до своей преждевременной смерти...".
Имя живописца A.M. Прокофьева значится в числе участников художественной выставки, открывшейся в мае
Учителя-старожилы: Б. Полтев — из села Порецкое, Б. Макаров, проживавший в Алатыре, и другие вспоминали о похоронах Прокофьева: "Казалось, что все жители села, от малого до глубокого старика вышли провожать его в последний путь". Такого присутствия огромного количества народа и подобной процессии не наблюдалось в селе Порецкое многие годы, ни в дореволюционные, ни в последующие. С большим уважением относились к нему сельчане.
Супруга, оставшаяся без средств существования, позднее организовала беспроигрышную художественную лотерею. Б неё были включены большая часть оставшихся живописных работ Алексея Матвеевича, его небольшие этюды и пейзажи, а также несколько крупных полотен. Инициатива была активно поддержана преподавателями педагогического техникума и молодежью, да и покупателями лотереи в основном была местная интеллигенция. Приобретшие эти лотерейные билеты имели возможность заиметь на память одну из работ Прокофьева. По воспоминаниям, на многих из них была изображена природа Присурского края: поля и леса, луга и озера, красавица Сура, оставлявшие у зрителей большое впечатление. Тем более что многие с изобразительным видом искусства были знакомы лишь по репродукциям. На вырученные средства супруга смогла покинуть село, ехав в Ленинград.
Так сложилась судьба талантливого пейзажиста начала XX века, чьё кратковременное пребывание было связано с Чувашией, с бывшим тогда Алатырским уездом Симбирской губернии. Могила одарённого живописца на погосте села Порецкое затерялась, да и с годами его имя почти исчезло из летописи изобразительного искусства, как и имена многих художников, когда-то "гремевших" в эпоху императорской России. До сих пор сохраняются в некоторых семьях села Порецкое его произведения, от времени потускневшие, потерявшие блеск и красочность».