ВАСИЛИЙ СБОЕВ. ИССЛЕДОВАНИЯ ОБ ИНОРОДЦАХ КАЗАНСКОЙ ГУБЕРНИИ. ЗАМЕТКИ О ЧУВАШАХ. (Письма к редактору «Казанских Губернских Ведомостей»)
Василий Афанасьевич Сбоев (1810-1855) - адъюнкт-профессор Казанского университета, этнограф, автор книг "Заметки о чувашах" и "О быте крестьян Казанской губернии". В 1851 г. вышло первое отдельное издание "Заметок" в г. Казани.
Исполняю данное Вам, почтеннейший Ал. Ив., обещание: пишу к Вам из темной глуши, из среды народа, едва вышедшаго из дикаго состояния. Прежде всего, я думаю, вы ждете от меня жалоб на томительную скуку жизни среди полудикарей: на скуку эту обрекали меня и те из моих товарищей, которые знали о моем намерении побывать в Петровский пост в чувашской стороне. Вышло напротив. Я превесело разъезжаю по чувашским селам и деревням и едва ли даже воспользуюсь убежищем от хандры, которое добрый товарищ наш Н.В. Рат...... благосклонно приготовил мне в Цивильске. Дело в том, что
Чуваши — мои старые знакомцы. Назад тому лет двадцать пять я имел и случай, и обязанность изучать их язык и быт. Прожить четверть столетия — не поле перейти; много воды утекло в это время; многия из моих сведений о Чувашах успели ускользнуть из моей памяти; во многом Чуваши сами могли перемениться. Вот почему особенно приятно для меня теперь возобновить мое знакомство с ними, прислушаться к их языку, вникнуть в их настоящий быт, вспомнить прежнее, былое и сравнить его с теперешним состоянием этого народа. Может быть, заметки, наблюдения и сличения мои не вовсе будут лишены интереса и для некоторых из читателей вашей газеты: если так, то можете тиснуть их. Я выписываю Вам их из моего дорожного журнала, где впечатления, быстро схваченные, также быстро и записывались, и где не поместились только мои воспоминания, им же несть конца. Начинаю с начала, а конец отнесу к концу.
Вступив в пределы чувашской земли, я был приятно изумлен переменою, которую всего меньше надеялся в ней встретить. Вообразите: в Петровки, т.е. в то время, когда полуязычествовавшая чувашская земля праздновала одно из важнейших своих торжеств и приносила богам наиобильнейшия жертвы, — в это время я видел богослужение с поклонами в христианской церкви; видел значительное число говельщиков и особенно говельщиц. В некоторых селах, напр. в Кошках, в каждую неделю поста число их простиралось от 40 до 60 человек. Мне объяснили при том, что говеющие исполняют долг христианский более по произвольным и внутренним, чем по внешним побуждениям, что во всю неделю Великого Поста в чувашских церквах совершается непрерывная служба и число говеющих бывает вдвое более, чем в Петровки, что к Госпожинкам неприобщившихся Св. Таин на 10000 человек остается не более 20 или 30 и что наконец ныне между Чувашами небывший у исповеди и Св. Причастия более 2 лет считается редкостью, явлением необыкновенным.
Но с каким расположением весь этот люд приступает к Таинствам? спра-шиваете Вы. На этот вопрос я Вам ничего не отвечу от себя, а заставлю отвечать самих Чуваш. Раз, выходя из одной сельской церкви после вечерней службы, я обратился к двум шедшим за мною старикам, и сказал им: «Говеете, друзья, но от мясного верно не отказываетесь; ведь теперь ваш праздник Синзе». — Ай, не так говоришь, бачка, — отвечали мне. Есть скоромное, когда говеешь и когда пост, — силых боле (грех будет). Кроме хлеба, ничего не едим, домой не ходим; всю неделю здесь ночуем. Праздники наши не Синзе и не другие прочие, а те же, что и у вас». Подошедший к нам священник подтвердил их слова, сказав, что прежние суеверия у Чуваш брошены, что из 49 видимых мною говельщиков только трое сельские, все же прочие из приходских деревень, и на неделю размещены по квартирам у священно-церковнослужителей. В одном из стариков я узнал своего давняго знакомца. Некогда он был мужик пьяный, задорный, кляузник, коштан. Он частенько колачивал свою мать, старуху сварливую и безалаберную, и почти всякий раз расплачивался за то в волостном правлении. «Ну, Семен, — сказал я ему, — а поколотить старуху-мать, или кого-нибудь из родных и знакомых, ведь силых-мар (не грех)? — Как не грех, бачка? Большой грех! Теперь мы знаем, что грех. Прежде знали только, что это больно дорого стоит, примолвил он со вздохом.
Само собою разумеется, что семена лучших понятий о важнейших истинах христианства насаждены в Чувашах попечительностью духовенства. Они сами начинают чувствовать, чем обязаны своим пастырям. Прежния скандалёзныя их тяжбы и жалобы на священников выводятся и без сомнения скоро выведутся вовсе после того как последние, получая от казны окладное жалованье и будучи обеспечены в исправном доставлении им руги, поставлены в совершенную независимость от своей паствы. Для священников уже нет причины потворствовать слабостям своих духовных детей и смотреть сквозь пальцы на их проступки; а паства не имеет причины ни негодовать на поборы, ни жаловаться на любостяжание пастырей. Следствия этого взаимного между ними отношения и теперь уже начинают обнаруживаться в уважении паствы, в ея послушании и готовности исполнять основанныя на религии требования священников. Я думаю, что очень и очень недалеко то время, когда служитель алтаря будет и поверенным другом, и наставником, и утешителем, и защитником своих духовных детей. Hoc in votis.
Частыя сношения с Русскими, усиление торговой и промышленной деятельности также изменили во многих отношениях понятия Чуваш. Монополия Русских на чувашских базарах исчезла: большею частию Чуваши сами как заготовляют или закупают в Казани и уездных городах, так и продают на своих базарах нужные для домашнего обихода вещи. Многие из Чуваш скупают или выменивают на что-либо у своих соплеменников — сало, кожи, яйца, мед, хмель и проч., и привозят для продажи большею частию в Казань. Хмель играл прежде особенно важную роль в быту Чуваш: у каждого из них и теперь непременно есть хумла-карды (хмельник). Хмель продавали они прежде оптовым торговцам или на винокуренные заводы по 50 и даже по 60 рублей за пуд; и таким образом каждый из Чуваш на одном этом продукте мог выручать все, что ему нужно было для уплаты податей и для удовлетворения первейшим жизненным потребностям; а деньги, вырученные от продажи хлеба, он откладывал на черный день, или на беду, т.е. на случай, если попадет под суд (суд и беда у Чуваш — синонимы). Ныне цена на хмель упала очень низко: его продают уже по 3 или много по 4 рубля ассигнациями за пуд. После того естественно должен был усилиться сбыт хлеба. И действительно многие Чуваши торгуют скупаемым у соплеменников хлебом на довольно значительные суммы. У некоторых есть свои росшивы, на которых они доставляют свой хлеб в Рыбинск. Эти торговцы составляют цвет, высшую аристократию, сливки чувашского племени. Они обыкновенно говорят не только с Русскими, но и между собою не иначе, как по-русски; живут в чистых, просторных избах и угощают своих досов (Досом называет Чувашенин человека, которому дал обет неразрывной дружбы. Надобно думать, что первоначально досящиеся, давая обет дружбы, дарили друг друга тем, что каждый имел у себя лучшего, и тем символически выражали свою готовность жертвовать для доса всем. Таким образом взаимные дары составляли обряд при заключении дружбы. Под влиянием Русских, умевших как из дурных, так и из хороших свойств Чуваш извлечь свои выгоды, обряд этот потерял свое первоначальное значение. Русский купит бывало какую-либо безделку, напр., плисовую шапку, шелковый кушак, либо двухрублевый армяк, и спешит с этим подарком к богатому Чувашенину; а тот в простодушной уверенности, что это самая лучшая вещь у его друга, дарит ему один или два лучшие улья пчел, лошадь, корову или какую-нибудь другую ценную собственность. Наконец Чуваши увидели, что Русские их приятели вовсе не досы, что они под священным именем дружбы скрывают корыстные виды, и стали воздавать им al pari, или вовсе не доситься с ними. Таким образом досы существуют теперь только по имени; и я убежден, что знаменитая фраза: друзья мои! нет более друзей на свете, первоначально произнесена была на чувашском языке каким-нибудь разочарованным Василием Ивановичем, и произнесена следующим образом: «досы мои! ни в цивильском, ни в ядринском, ни в буинском, ни в курмышском, ни даже в чебоксарском уезде — нет более досов! Русские истребили, уничтожили, стерли их с лица земли») и приятелей не сивухой, не мартовским пивом, не мореным медом, но чаем, белым вином, французской и кизлярской водкой. Последний предел, к которому стремится их честолюбие, составляют родственные связи с Русскими. Отдать дочь за Русскаго, или женить сына на Русской — это верх благополучия для Чувашенина-аристократа. Высшее, бонтонное чувашское общество, как и всякая аристократия в мире, находит себе подражателей в низших классах народа, который, если теперь не имеет еще ни возможности пить чай, ни расположения менять забористую сивуху и крепкое пиво на виноградное вино, то по крайней мере из подражания своему первообразу и для большаго удобства в частых сношениях с Русскими старается изучить русский язык. Действительно теперь весьма немногие из Чуваш вовсе не знают нашего языка. Многие объясняются на нем так свободно, что только привычное к их говору и разборчивое ухо может признать в них Чуваш. Даже хир-арым, женский пол, все еще чуждающийся Русских и весьма мало имеющий с ними сношений, не совсем чужд некоторых познаний в нашем языке (Справедливость требует однако же заметить, что Чувашки только затверживают русския слова, но соединяют их по-своему, потому что наше словосочинение им вовсе не дается. Оттого понимать их иногда бывает очень трудно. С неделю тому назад я заехал в одну чувашскую деревню к знакомой мне старухе, у которой некогда крестил сына. Напившись чаю, я вздумал было разогреть свой завтрак. Но едва я приблизился к печи, как моя кума с испуганным видом закричала: «стой оксах (т.е. хромой. Так зовут здесь Вашего покорного слугу, потому что в молодости я разбил себе ногу, упавши с лошади под мост, и более 2 лет ходил на клюшках), стой! В печечи народ много. И твоя будет. Слова за исключением моего прозвища все русския, но взять их в толк! По крайней мере я понял смысл их только тогда, когда разглядел, что печь действительно полна всякого рода и вида пажалу (лепешками) и пирогами, заготовляемыми к наступающему сельскому празднику. И твоя будет. Это значит, что доброй хозяйке хотелось, чтобы и я позавтракал ея стряпнёю. — В другой раз я спросил по-чувашски одну бойкую, черноглазую Чувашку, жену дряхлаго старика, сколько ей лет. Она видимо обиделась тем, что ее Русский спрашивает по-чувашски, и горделиво ответила мне: полтина лет поспел, т.е. ей около 50 лет. Так точно говорили прежде и мужчины. Недостаток этот происходит, по моему мнению, оттого, что они стали учиться по-русски уже в зрелых летах. Можно и должно надеяться, что молодое женское поколение избавиться от этого барбаризма также, как теперь избавилось от него молодое поколение мужеское).
Таким образом, само время готовится окончательно решить бывший во дни существования библейского общества предметом сильнаго спора вопрос: можно ли совершенно обрусить Чуваш, Черемис и другие небольшие народцы, живущие в России и уже исповедующие христианскую веру? В настоящее время не иначе уже можно отвечать на этот вопрос, как утвердительно; можно, т.е. предполагать, что некогда они совершенно забудут и свой язык, и свой образ жизни, тем более что элементы этой жизни и сами по себе скудны, и не имеют ни малейшей связи ни с настоящею их религиею, ни с историческими их воспоминаниями. Что такой метаморфоз дело сбыточное - доказательством служат многие примеры. Приведу из них один. В тетюшском уезде есть село Каратаи. Жители его — Мордва; но во всем селе ни один человек аза в глаза не знает по-мордовски; мужчины говорят по-татарски и по-русски, а женщины — по-татарски. Если в Мордве, живущей близ Татар, можно было отатариться, то почему же Чувашам и Черемисам нельзя обрусеть?
Говоря о чувашской аристократии, я и забыл напомнить Вам, что в настоящее время рядом с нею возникает новая, ученая аристократия, юная Чувашландия, долженствующая сильно действовать на возрождение и образование своего племени. Она состоит из молодых людей ученых, т.е. кончивших курс в одном из сельских приходских училищ и прямо с ученической скамьи поступивших в должностныя и начальственныя лица средней руки, преимущественно в делопроизводители, или, если угодно, в писаря в сельских расправах. Число грамотных Чуваш теперь уже довольно значительно; оно постоянно увеличивается выпуском из училищ новых грамотеев. Главными учебными заведениями, светилами чувашского просвещения в чебоксарском уезде считаются кошкинское и аттиковское училища, в которых учащихся бывает от 20 до 30 человек. В них учат чтению, письму, закону Божию, арифметике. Но достопочтенный священник, заведующий кошкинским училищем, И.В.Золотницкий, кроме этих предметов в свободные часы преподает желающим и более других смышленым мальчикам основные начала русской грамматики и краткую географию, приучая при том своих учеников к черчению карт. Мне показывали географическую карту, начерченную одним Чувашленком очень удовлетворительно. Чувашлята, как и Русские мальчики, принимаются за книгу неохотно, но за то чуть ли не скорее Русских привыкают к ней. Через год они приучаются бегло читать и свободно объясняться по-русски. Но когда мы говорим здесь о навыке свободно объясняться, то отнюдь не разумеем способности чисто и правильно говорить: это две разныя вещи. Чувашенин никогда не приучится совершенно чисто и правильно произносить наши слова. Как ни бейтесь с ним, вы никогда не заставите его правильно произнести, напр., русское д, особенно в начале слова; у него всегда выдет т. Я знаю внука обрусевшего Чувашина; он не разумеет ни слова из языка своего деда, но роковое д все-таки произносит, как т. Видно, у Чуваш орудия слова (organa Loqualae) имеют особенное устройство. Оттого, может быть, во всем их языке не более трех слов, начинающихся с д (дватта — четыре, дес — говорить, дос — друг), произносимаго притом с грехом пополам; между тем как слов, начинающихся с любимаго Чувашами т, в нем более 350. Кроме того Чувашенин, говоря по-русски, разевает рот целомудреннее и экономнее даже Англичанина. От того буква в весьма часто переходит у нею в ф, б — в п. — Нужно ли, впрочем, сказывать, что все это недостатки ничтожные, ничуть не препятствующие Русскому понимать Чувашенина, а Чувашенину — Русскаго?
Оставляя мелочи эти, порадуемся тому, что черты, в которых преимущественно обнаруживалась дикость, варварство, грубость Чуваш, теперь или совершенно сгладились, или видимо сглаживаются. К прежним религиозным верованиям своим они питают отвращение и презрение. Священныя рощи (керемети) все повырублены так, что и следов их не осталось. О варварском обычае тащить неприятелю сухую беду, т.е. вешаться во дворе своего врага, не слышно более. Чувашенин уже не смотрит более кретином. Он не видит в каждом Русском своего повелителя, олбута (господина). Чиновников Земской Полиции, равно как окружного начальника и его помощников, он не считает уже людьми, выше и больше которых нет ничего на свете. Он знает уже дорогу в Казань; знает также, что у него есть Патша (царь), защитник и покровитель всех угнетенных, за которого он молится в церкви и на службу котораго идет охотно даже без очереди, взамен женатого родственника или только приятеля: случай несколько раз, как мне сказывали, повторившийся в Чебоксарах в последний рекрутский набор. Глубокое легковерие и бессмысленная простота Чуваш теперь уже более предание, чем действительность. Наученный прежними многочисленными опытами Чувашенин теперь более всего страшится быть обманутым и сделаться посмешищем своих знакомых; его простота изменилась в самую чуткую осторожность.
Не то было назад тому лет 25 и более...
Керемети существовали тогда в каждом почти селе, и в них открыто приносились языческия жертвы. Чуваши хромали на обе плесне и глезне, были плохими язычниками и весьма плохими Христианами. В кереметях приносили кровавые жертвы только с корыстными целями, т. е. либо в случае несчастья, постигавшего то или другое семейство, либо в то время, когда надобно было испросить у богов обильный урожай хлеба, хороший приплод скота и т. п. Обращенные в христианство (около 106 лет тому назад) не силою убеждения, но по принуждению, они не имели ни малейшего понятия об истинах нашей религии. Они крестились сами, крестили детей своих, в случае болезни исповедывались и приобщались Св. Таин, вовсе не понимая, что делают. Обыкновенно они бывали в церкви только три раза в жизни, т.е. когда их крестили, когда женили, когда отпевали (Из этого положения изъемлются Чуваши отдаленных от сел деревень. Они бывали только раз в церкви. Их крестили и отпевали гуртом, чохом в то время, когда священнику случалось быть в деревне.)... Они видели в священниках доносчиков, врагов, преследователей своих; и самыя законные действия их они перетолковывали по-своему, давали им другой смысл.
Надобно, впрочем, сказать, что вообще Русские с самого покорения здешней стороны, вероятно, очень не кротко обходились с Чувашами. От того последние старались, сколько возможно, удалиться от внимания победителей. Они селились как можно далее от больших дорог, от судоходных рек, у какого-либо грязнаго ручья и все непременно по скатам двух ложбин. Почти каждое чувашское село расположено так, что Вы приметите его только тогда, когда носом уткнетесь в него. Скрывать от Русских дорогу к селам и деревням чувашским считалось долгом, делом чести каждого Василья Иваныча (Василий Иваныч — у Русских почетная кличка каждого Чувашенина, как князь — почетный титул Татарина. С чего Русские вздумали называть Чуваш Василиями Ивановичами? Есть предание, что иеромонах Вениамин Пуцек-Григорович (впоследствии митрополит казанский), преосвященным Лукою Конашевичем посланный с несколькими духовными лицами обращать Чуваш в Христианство, крестил их целыми толпами, причем любил им давать свое светское имя Василий, а воспреемником был диакон Иван Афанасьев, получивший потом место священника в одном из чувашских сел. Может быть, впрочем, эта кличка происходит и от того, что священники первоначально давали новорожденным Чувашлятам общеупотребительнейшия и известнейший имена. А какое имя употребительнее Василия и Ивана?). Вы едете бывало проселочною чувашскою дорогою; русский ямщик Ваш, действительно не бывавший в этой глуши, не знает дороги. Вы заплутались. Вот идет Чувашенин. Ачам (молодец)! где проехать в N деревню? Тюрах кай (прямехонько ступай), — ответит он Вам непременно. Если Вы так неопытны, что последуете этому совету, то Вас непременно завезут либо на мельницу, либо к болоту, либо в лес, в котором еще не проложено безопасных езжалых дорог.
Но вот после многих остановок, объездов, переездов и заездов, Вы попали наконец в деревню, через которую лежит Вам путь. Едва Вы переехали за околицу, как ребятишки, игравшие на улицах, стремглав бросаются по домам с криком: вырас! вырас! (Русский! Русский!). В одно мгновение все ворота заперты, все двери затворены, нигде не видно души человеческой; вся деревня точно вымерла от моровой язвы. Делать нечего: Вы обращаетесь к разрешителю всех чувашских грехов — к выборному; у него Вы останавливаетесь и покупаете корму для лошадей. Выборный сначала принял Вас, как Русскаго, с достодолжным почтением. Но Вы не потребовали от него мирских лошадей, не съели у него дарового обеда, не поколотили его ни за что ни про что; Вы даже заплатили ему за корм лошадям, — и он с презрением смотрит на Вас, как на выродка, как на урода, с позволения сказать. Это значит, что Вы не умеете ездить по чувашским селам.
Научитесь этому искусству у выгнанного из службы подканцеляриста Брагина, который едет теперь (т.е. бывало) в преслоутый град Козьмодемьянск, чтобы партикулярно поскрыпеть перушком в тамошнем земском суде. Вот его гроз-ная персона влетела во двор выбарнаго на лихой тройке. Лошадей! — кричит хриплым басом, и ни с того ни с сего, вместо: здорово живешь, дает выборно-му две горячия оплеухи. Тот с глубоким уважением, с низкими поклонами провожает гостя в дом. Там Брагин приказывает подать себе вина, пива, яиц, яшку (суп) из курицы, и с избытком вознаграждает свое чрево за долговременный пост в Казани. Между тем лошади готовы. Уконтентованный даровым обедом Брагин выходит из дому, пошатываясь из стороны в сторону. Ему подана только пара мирских лошадей, да и тех выборный едва отыскал, потому что лошади все в работе, на сенокосе. Как? — восклицает Брагин — только пара? Не хочу: вези это сам; — и с этим словом он вынимает из кармана рукописный песенник, сборник образцовых стихотворений известнейших авторов, как-то Баркова, В. Пушкина и т.п., да две, три чсрновыя просьбы, написанные им в Мокрой для Татар, за пятиалтынный. Все это он энергично разбрасывает по двору выборного и борзыми стопами идет к околице, очень хорошо зная, что пешком недалеко придется ему идти. Оторопелый выборный бережно собирает разбросанныя бумаги, велит ямщику пристегнуть свою собственную лошадь, кладет в мошну синюю бумажку и сам отправляется вслед за сердитым господином. Как он там умолял Брагина не погубить его с ребятишками, как кланялся ему в ноги, а в руки будто насильно всучил синюю ассигнацию, — об этот молчит история. Вот как в старину ездили по Чувашам чиновные люди и приобретали себе всюду уважение и почтение.