Г.А.Николаев
Было бы неверно утверждать, что вопрос о чувашско-русских взаимоотношениях в Среднем Поволжье в конце ХІХ — начале ХХ в. не привлекал внимания исследователей. К числу пионеров, кто предпринимал попытку в той или иной мере осветить эту тему, следует отнести авторов, писавших еще до 1917 г.: Н.В.Никольского, Г.И.Комиссарова, С.В.Чичерину, Г.Т.Тимофеева, К.П.Прокопьева, В.К.Магницкого и др. Значительный фактический материал, касающийся данного сюжета, введен в научный оборот в советскую эпоху. Но я не стал бы спешить отнести указанную проблему в разряд разрешенных. Дело в том, что до 1917 г. исследователей в основном интересовал вопрос об овладении чувашами русским языком и приобщении их к православной церкви, о заимствовании ими отдельных элементов русской материальной культуры, в последующий период — о прогрессивном влиянии культуры русских на чувашей. Между тем вынесенная в заголовок данной работы тема более многопланова, ряд ее аспектов не только не изучен, но и не поставлен.
Какими же были отношения между чувашскими и русскими крестьянами в средневолжской деревне в конце ХІХ — начале ХХ в.? Ровными, исключительно дружественными и практически беспроблемными или же несколько иными? Об этом мне хотелось бы вести в данном конкретном случае — насколько это вообще возможно в объеме небольшого сообщения — разговор.
По данным переписи 1897 г., в Казанской губернии в общем числе сельских жителей русские составляли 34,7%, татары — 32,3, чуваши — 25,2, марийцы — 6,2, мордва — 1,1, украинцы, белорусы, удмурты, немцы, поляки и др. этносы — 0,5%. Этническая картина Симбирской губернии была несколько иной: русские — 66,0%, мордва — 13,2, чуваши — 11,2, татары — 9,2, другие народы — 0,4%.
Исторический процесс заселения и хозяйственного освоения Среднего Поволжья привел к формированию здесь местностей, различающихся по этническому составу населения. В уездах Казанской и Симбирской губерний число сел и деревень русских крестьян варьировало от одного десятка до нескольких сотен и более. В одних административно-территориальных единицах их населенные пункты размещались сплошной массой (Алатырский, Карсунский, Сызранский, Симбирский, Сенгилеевский, Свияжский), в других — небольшими гнездами или врассыпную в гуще нерусского населения (Буинский, Козьмодемьянский, Мамадышский, Тетюшский, Цивильский, Чебоксарский, Царевококшайский, Ядринский), в третьих — крупными массивами в соседстве с другими этносами (Ардатовский, Казанский, Курмышский, Лаишевский, Спасский, Чистопольский). Чувашское население размещалось компактнее. В начале ХХ в. 1297 их (чувашей) населенных пунктов из 1386 в Казанской губернии (деревни, села, поселки со смешанным составом жителей в расчет не приняты) были сосредоточены в Ядринском, Чебоксарском, Козьмодемьянском и Цивильском уездах. В Симбирской губернии 251 чувашское селение из 280 находилось в Буинском и Курмышском уездах. В городах проживала незначительная часть населения: в Казанской губернии — 8,5%, в Симбирской — 6,6%. В этническом отношении оно было русским. Лишь в Чистополе, Казани и Буинске доля нерусского населения в общем числе жителей превышала 25%.
Этнической пестротой отличались в регионе не только такие административно-территориальные единицы, как уезды и волости, но и села, деревни и поселки. В начале ХХ в. в Казанской губернии насчитывалось 82 населенных пункта, где совместно проживали чувашские и русские крестьяне, в Симбирской — 25.
В самом общем плане о другом факторе, игравшем далеко не последнюю роль во взаимоотношениях народов, — религиозном. Как известно, с вхождением в состав Московского государства чуваши стали подвергаться насильственной христианизации. В районах их проживания был основан ряд монастырей, развернулась активная миссионерская деятельность. Тем не менее во второй половине ХVІ—ХVІІ вв. результаты подобной политики были более чем скромными: крестились в основном представители немногочисленной феодальной прослойки. Применяя насильственные методы и предоставляя крестившимся определенные льготы, к середине ХVІІІ столетия правительству удалось добиться окрещения основной массы чувашей. Но и приняв православие, в конфессиональном отношении они еще в течение долгого времени оставались язычниками. Стремясь уберечь традиционную религию и культуру, часть чувашей мигрировала за пределы региона. Лишь применение более гибких форм христианизации позволило православному миссионерству переломить ситуацию. По данным переписи 1897 г., в Казанской и Симбирской губерниях 98,9% чувашей считалось (подчеркнуто мною. — Г.Н.) христианами.
Здесь нелишне также отметить, что часть чувашей Среднего Поволжья, жившая бок о бок с татарами — в соседстве с ними и среди них, испытывало сильное воздействие мусульманской религии. Приняв же ислам, она сравнительно быстро теряла признаки прежней этнической принадлежности. Так, в ХVІ — начале ХVIІ вв. в Казанском уезде было около 200 чувашских селений. Спустя же полвека многие из них стали считаться татарскими. И в последующие столетия переход чувашей в мусульманство проходил в значительных масштабах. Д.М.Исхаков считает, что только в течение первой половины ХІХ в. в Буинском, Симбирском, Цивильском и Тетюшском уездах отатарилось несколько тысяч чувашей. Лишь во второй половине ХІХ в. этот процесс, разумеется, не без противодействия православной церкви, в основном приостановился.
Для чувашского этноса конца ХІХ — начала ХХ вв. характерна
конфессиональная дифференциация. Воздействие в течение длительного времени православия, притом весьма агрессивное воздействие, не могло не сказаться на их обыденной религиозности. У этноса постепенно сложился православно-языческий синкретизм. Основная масса народа, принявшая православие, на рубеже столетий продолжала одновременно соблюдать и традиционные обряды. Часть чувашей твердо отстаивала свою старую веру, не принимала христианство, часть — тяготела к исламу. Знала чувашская деревня и лиц, отвергавших всякую религию. Несколько конкретных свидетельств в подтверждение вышеизложенному. В "Симбирских епархиальных ведомостях" в 1911 г. появилось сообщение, в котором священник, пожелавший остаться неизвестным, информировал читателей, что чуваши в его приходе в религиозно-нравственном отношении могут быть разделены на "полуязычествующих", "двоеверных", "строго православных" и "вольнодумцев" (атеистов. — Г.Н.). Автор подчеркивал, что прихожане, относящиеся к первой подгруппе, находились "всецело под властью многочисленных и разнообразных предрассудков и традиционных обычаев темного язычества", ко второй — составляя "главную массу народа", исполняли "одну внешнюю обрядовую сторону православной веры", не имели "духа православной церковности". Последняя подгруппа, по его наблюдениям, объединяла "людей-грамотеев", отрицавших христианство, питавших ненависть "к духовенству и всему церковному". В отчете казанского епархиального миссионера Александра Кремлева за 1912 г. есть следующие строки: "В религиозном отношении инородцев (нерусских этносов. — Г.Н.) христиан можно разделить на три группы. Одни из них достаточно прочно усвоили христианскую веру, другие — не вполне ее усвоили и, принимая святые таинства, в то же время не оставляют языческих суеверий или обычаев ислама; и, наконец, третьи — те, которые находятся под сильным влиянием мухаммеданства".
Судя по выявленным материалам, конфессиональная ситуация в отдельных местностях Среднего Поволжья существенно разнилась. Чувашей с.Абызово Ядринского уезда священники считали "набожными" и "религиозными", с. Янгильдино Козьмодемьянского уезда — находящимися "в переходном состоянии из их прежней полуязыческой жизни в новую, более близко стоящую к русской". Крестьян чувашских деревень Кукшум, Белая Волошка, Утеево, Биково Тетюшского уезда служители культа причисляли к разряду "окончательно отатарившихся". Приверженность к той или иной конфессии, естественно, накладывала отпечаток и на характер взаимоотношений этносов. В некоторых местностях крещеные чуваши даже к своим соплеменникам, не принявшим православие, относились настороженно: считали их в религиозно-нравственном отношении стоящими ниже мусульманина.
Чувашская пословица гласит: "Чавашан чавашла алак, вырасан — вырасла алак" (У чувашина — чувашские ворота, у русского — русские ворота). Мир чувашей и мир русских — не одно и то же. У тех и у других своя история, свои основы хозяйственной и нравственной жизни, духовный и социальный опыт, знания и интересы, культура, мировосприятие, представления о чести и достоинстве, справедливости и долге, свои обычаи и традиции, психология и характер. В момент вхождения в состав России Горная сторона и преобладающая часть левобережья Казанской земли являлись районами развитого земледелия и скотоводства, широкое распространение получили здесь и внеземледельческие занятия. "Во вновь обретенном крае, — пишет известный исследователь В.Д.Димитриев, — правительство Ивана IV встретилось с населением, стоявшим по уровню развития производительных сил почти на таком же уровне, что и русское общество. Как известно, спустя несколько десятилетий новоподданным Московского государства — чувашам, марийцам, татарам, удмуртам — было запрещено заниматься кузнечным и серебряным ремеслами, не разрешалось продавать и покупать железо, медь, олово, свинец, предметы вооружения и военного снаряжения. Эти меры, направленные на подавление и предотвращение восстаний нерусских людей, действовали вплоть до ХІХ в. Указанные и ряд других ограничений, касавшиеся и социальной верхушки, неравноправное положение в системе государственной власти и национальный гнет не могли не тормозить развитие хозяйства чувашей и других нерусских народов Среднего Поволжья. В силу сложившейся исторической обстановки в совместном труде по развитию производительных сил региона русские постепенно заняли ведущее положение.
Как явствует из имеющихся исторических источников, представители социально более продвинутой этнической общности в основной своей массе относились к своим соседям высокомерно, пренебрежительно: осмеивали их язык, обычаи, традиции, быт, костюмы, давали им обидные прозвища и т.п. "Для осмеяния инородцев, — писал профессор Казанской духовной академии, историк-миссионер Я.Д.Коблов, — у русских существует очень много рассказов; например, рассказ о происхождении чуваш из поганого теста, в котором копались собаки и свиньи; вотяков (удмуртов. — Г.Н.) называют "саврасыми мышами", татар (безразлично — крещеных и магометан) — "собаками", черемис (марийцев. — Г.Н.) — "чернорогими баранами". Высокомерное отношение русских к чувашам отмечал и этнограф Г.И.Комиссаров: "Обзывают чуваш "Василь-Иванчами", "чувашскими лопатами" и другими именами. Существуют разные анекдоты, старающиеся выставить чуваш в смешном виде. Появится ли чувашенин где-нибудь в русской деревне, выбегают мальчики, начинают обзывать его и кидают в него камнями. Едет ли он на пароходе, русский матрос грубо кричит на него: "Чуваш, Василий Иваныч!" Едет ли он по дороге, встречается русский и, указывая на заднюю часть его телеги, кричит: "Эй, чуваш! У тебя ось в колесе!" Чувашенин, не знающий русского языка, останавливает лошадь и начинает осматривать свою телегу, думая, что с ней случилось что-то неладное. А русский хохочет над ним. В Симбирске, например, обычным было следующее явление: воспитанники Чувашской учительской школы выходят на улицу, а ученики соседнего со школой ремесленного училища кричат им: "Василий Ифанч! А Василий Ифанч! Тафай тратца!" Это они высмеивают чувашский акцент, обыкновенно смягчающий русскую
речь". По свидетельству учителя Петра Иванова, русские крестьяне Кушманской волости Свияжского уезда относились к чувашам д.Малая Русакова с "пренебрежением и насмешкой", всячески издевались над ними. Высокомерие было присуще всем социальным группам русской деревни. Житель д. Яргунькино Ядринского уезда Степан Филимонов сообщал:
"Русский хоть и стоит сам не дороже двух копеек, и тот насмехается над чувашом".
Подчеркну одновременно, что и чуваши не всегда были высокого мнения о своих соседях. В этом плане представляет интерес следующее наблюдение, сделанное Г.И.Комиссаровым: "Всякий чувашин старается загородить двор получше и обустроить его постройками. Поэтому чувашский двор более благоустроен, нежели русский. Чувашенин любит природу, а потому любит красоту и в саду, и на дворе, и на улице... Поэтому неудивительно, если он невысокого мнения о русской аккуратности и заботливости о домашнем хозяйстве". Еще одно любопытное свидетельство:
"Уборка хлеба производится неспешно, но зато тщательно: даже колосья подбираются. О русской работе в данном случае чуваши невысокого мнения. Если кто жнет небрежно и оставляет на жатве колосья, говорят: "Он жнет по-русски". В своих записках по этнографии житель д.Новое Изамбаево Тетюшского уезда Арсений Петров отметил, что "чувашин русского не нанимает в работники". Чуваши, как известно, при питье-еде довольствовались малым. В их глазах отличавшиеся иным отношением к пище русские были чересчур расточительными. Пожалуй, в этом корень чувашской пословицы: "Выраспа тус тусан, пасма тула парса уйармалла, тессе" (Если подружишься с русским, то придется разделить с ним 4 меры пшеницы). В чувашской деревне, в отличие от русской, труд женщин использовался и при выполнении тяжелых физических работ, в частности, при пахоте. Поэтому, надо полагать, русские женщины в их среде считались изнеженными. Подобное представление отразилось в поговорке: "Сырла писне вахатра майра шанса вилне, тессе" (В пору, когда поспевали ягоды, замерзла, говорят, русская женщина).
Попутно подчеркну, что хотя чуваши и находили мир русской деревни чужим, общались они со своими соседями очень корректно. Национальная нетерпимость для них не характерна. "Чуваши, — писал И.Я.Яковлев, — избегают сказать кому-либо грубость, что-либо обидное, унижающее, оскорбительное". "Русский мужик, — констатировал в опубликованной в конце ХІХ в. статье Н.И.Ашмарин, — никогда не сядет обедать с татарином, у чуваш же это случается сплошь да рядом; бедные татары обыкновенно собирают милостыню по чувашским деревням, потому что русские не всегда подают им, а для чувашина они "савах сын" — все те же люди, что и другие". Конечно же, с подобным утверждением без оговорок нельзя согласиться: в отношении русских автор, надо признать, слишком сгустил краски. Вместе с тем отмечу, что он не так уж и далек от истины. Этническая терпимость чувашей получила отражение и в их поговорке: "Этем пурте пер: вырас та, тутар та, чаваш та, макши те" (Люди все равны: и русский, и татарин, и чуваш, и мордва).
В одной из чувашских народных песен поется: "Ман сул тарах утмашкан вырас-тутар мар эпир" (Мы не русские и не татары, чтобы шествовать по большим дорогам). При контактах с русскими житель чувашской деревни почти никогда не ставил себя с ними на одну ступень. Самооценка чувашей была низкой. Сказывалось, надо полагать, многовековое пребывание их в подневольном положении — в составе Золотой Орды, затем и Русского государства. Укажу лишь на некоторые из их пословиц и поговорок: "Вал вырас сав, тессе" (Да ведь он русский); "Чаваша кайран ас керет, тет" (Чувашин крепок задним умом); "Ас илме кайна чухне чаваш сапата сырса юлна, тет, вырас ата таханса хавартрах ситне, тет" (На распределение ума чувашин опоздал, обуваясь в лапти, русский, обувшись в сапоги, пришел быстрее).
Близость отношений между чувашом и русским в средневолжской деревне рубежа ХІХ—ХХ столетий в значительной мере определялась личностью последнего. Лиц, проявляющих такт, национальную терпимость, чувашские крестьяне встречали тепло. "Если русский живет хорошо и набожно, нравственно и умно, ведет трезвую жизнь, хозяйство свое ведет очень хорошо, относится к чувашам умно, как к братьям своим, — писал в своих этнографических записках Яков Стеклов из д.Хорн-Кукшум Ядринского уезда в 1912 г., — тогда чуваши стараются, подобно ему, жить с ним в дружбе и родстве. А если русский с характером обратным, тогда про такого говорят, что он ни русский, ни татарин. Тогда они не только сами избегают сообщения с ним, но и другим советуют не иметь с ним сообщения".
С давних времен в чувашской деревне существовал удивительный обычай: крестьяне, питавшие друг к другу симпатии, устанавливали между собой особый дружеский союз. При этом отношения между ними были настолько доверительными, что каждая сторона могла пользоваться любой вещью своего названного друга (по-чувашски — тус). Эта традиция продолжала жить и в пореформенное время, хотя, конечно же, многое в ее содержании уже изменилось. Так, право пользования имуществом другой стороны осталось в прошлом. Лишь при заключении подобного рода отношений названные друзья обменивались подарками — мелким скотом, предметами домашнего обихода и т.п. В конце ХІХ — начале ХХ в. в числе названных друзей у жителей чувашских деревень Среднего Поволжья немало было и русских крестьян. Правда, устанавливая со своими соседями приятельские отношения, чувашские крестьяне продолжали все же остерегаться их. Крестьяне с.Альшеево Буинского уезда, к примеру, и своих кумовьев из русских деревень находили высокомерными. Часто они, очевидно, не без причины признавали, что "они только за питьем-едой кумовья, а в другое время такие же русские, как и другие".
Все новое, передовое, что появлялось в жизни средневолжской деревни, чувашские крестьяне ассоциировали с русскими. Одновременно социально более развитой этнической общности приписывались и чуть ли не все пороки цивилизации — сквернословие, пьянство, распутство,
преступность и т.п. Преувеличение и даже некоторая предвзятость здесь налицо. Вместе с тем тот факт, что многие новшества чуваши перенимали непосредственно от своих соседей — русских крестьян, не подлежит сомнению. Во-первых, как уже было отмечено ранее, по уровню социально-экономического развития русская деревня опережала иноэтнические. Во-вторых, исторический процесс заселения и хозяйственного освоения привело к размещению русских крестьян вокруг городов, являвшихся торгово-промышленными центрами, в бассейнах таких крупных рек, как Волга, Кама, Кубня, Свияга, Вятка и Сура, по трактовым путям, что, естественно, благоприятствовало их приобщению ко всему новому. В-третьих, большинство сел и деревень русских соседствовали с имениями помещиков, представлявшими собой культурные хозяйства для своего времени, что в некоторой мере также способствовало проникновению в их (русских крестьян) среду передовых приемов ведения хозяйства и всяческих новшеств. "За исключением местностей, расположенных вблизи городов и помещичьих усадеб, где встречаются метисы, — сообщал из Казанской губернии в 1911 г. инспектор сельского хозяйства, — почти во всей губернии распространена местная порода свиней, по типу приближающаяся к дикой свинье, крайне нескороспелая (растет до 4 лет), немясистая, легковесная, по форме лещеобразная, на высоких ногах, покрытая обильной щетиной".
Как явствует из имеющихся источников, чувашский мир стремился к самосохранению. Это выражалось прежде всего в попытках оградиться от влияния иноэтнической среды. В историко-статистическом описании Христорождественской церкви и прихода с. Янгильдино Козьмодемьянского уезда за 1914—1915 гг. отмечено следующее: "Вообще чувашин на всякую новизну, чего не было прежде, смотрит недоверчиво и всего нового избегает". В иных местах неприятие нового приводило к уродливым явлениям. Из Ядринского уезда в 1910 г. сообщалось: "Плуги и бороны с железными зубцами начали приобретать, но старики не любят. Был случай — раз крестьянин в Ораушах купил плуг и во время пашни оставил в поле. В 3-ю или 4-ю ночь у него плуг изломался. Это было сделано не с целью нанести ущерб или ненависти к личности этого крестьянина, а из-за ненависти к плугу". Но в пореформенное время самоизоляция уже была невозможна. Развивавшийся капитализм ломал национальные перегородки, относительно замкнутые этнические общности превращал в более открытые. Крестьяне разных национальностей чаще стали вступать между собой в торговые сношения, перенимать друг у друга приемы и методы ведения хозяйства, вступать в брак и т.д. На рубеже двух столетий этот процесс еще более ускорился.
Вопрос о влиянии русской культуры на чувашей в исторической литературе освещен сравнительно полно. Здесь же остается лишь подчеркнуть, что оно (влияние) коснулось всех сторон жизни чувашей: планировки населенных пунктов, строительства изб и других хозяйственных построек, внутреннего убранства жилищ, отраслей крестьянского хозяйства, орудий труда, внеземледельческих занятий, одежды, домашней утвари, кулинарии,
этикета, мировосприятия и т.д. Лицо чувашской деревни менялось на глазах. Правда, не все, что вносила в среду чувашей цивилизация, было благом. Традиционный уклад жизни этноса постепенно разрушался. Из Буинского уезда в начале ХХ в. сообщалось: "Жители с. Новые Чукалы работают вообще с 15 августа по 1 января (в отходе. — Г.Н.). Есть лица, зарабатывающие по 150 рублей, а самое меньшее — 20 рублей. Молодое поколение, живя во время работы среди русских, весьма портится в нравственном отношении. Из послушного молодца, отчасти и религиозного, получается не помощник родителям, а похабник, любитель спиртных напитков. Хотя заработок очень достаточный для крестьянина, но в нравственном отношении производит дурное влияние".
Взаимодействие двух миров — чувашского и русского — в Среднем Поволжье могло быть только асимметричным: преобладающим было влияние социально более развитой этнической общности. В численном отношении в России русские имели громадный перевес над чувашами. Конечно же, в средневолжской деревне и русские крестьяне подвергались влиянию чувашей. Этот сюжет в исторической литературе освещен в самом общем плане и еще ждет своего исследователя.
Насколько же были тесными этнокультурные связи между двумя народами? Чувашское население, находившееся длительное время в близком соприкосновении с русским миром, постепенно меняло свое этническое самосознание. Привожу небольшой отрывок из письма просветителя-демократа И.Я.Яковлева от 8 ноября 1912 г. министру народного просвещения России Л.А.Кассо: "...Я происхожу из удельных крестьян Симбирской губернии, чувашин по рождению, но воспитан в русской семье, прошел русскую школу, служил мерщиком в удельном ведомстве и лишь в возрасте 19 лет поступил, преодолев большие затруднения, в Симбирскую гимназию, а затем окончил курс по историко-филологическому факультету Казанского университета в 1875 году. Связанный своим рождением с беднейшей и наиболее невежественной частью инородческого населения Казанского края, продолжая числиться крестьянином Буинского уезда до сей поры, я не только все элементы своего духовного развития почерпнул из русского источника, но, более того, всем обязан в своем обучении русской школе, удельному ведомству и великодушной поддержке русских из среды, главным образом, местного дворянства. Поэтому на вопрос о моей национальности мне не совсем легко ответить. По крови, по привязанности к моим бедным и беспомощным сородичам, я принадлежу к чувашскому племени, но по духу, по воспитанию, по любви к моему великому отечеству, по всем моим духовным и житейским связям и по моей службе трем государям, я чувствую себя членом великой русской семьи, болел и болею ее горестями, радовался и радуюсь ее радостями".
В семьях чувашей, где муж или жена были русскими, чувашский язык нередко выходил из употребления. Дети, рождавшиеся в национально смешанных семьях, при вступлении в брак очень часто вновь предпочтение отдавали русским. Для части чувашей стал характерен национальный нигилизм, пренебрежительное отношение к своей культуре, народу, неверие
в будущее этноса. "Теперешние фамотные чувашские парни предпочитают жениться на русских девушках, — отметил в своих этнографических записках Петр Васильев из д.Первое Чемерчеево Цивильского уезда в 1908 г., — говорят, что с чувашкой никуда невозможно выбраться". Из д.Большие Бикшихи в 1911 г. сообщалось: "Чуваши стыдятся своего происхождения". Перечень подобных свидетельств может быть продолжен. Исходя из целого ряда других свидетельств, я нахожу чересчур категоричным утверждение В.Д.Димитриева, сделанное им в одной из своих статей относительно протекавших в регионе этнических процессов: "За все 366 лет пребывания чувашей в дореволюционной России не было фактов обрусения чувашей, если не считать обрусения в начале ХХ в. детей чувашского капиталиста Прокопия Ефремова".
Имела место в средневолжской деревне и ассимиляция чувашами русских. Издавна в семьях чувашей, где не было сына, брали на воспитание мальчиков из чужих семей. Дети, оставшиеся без родителей, также разбирались крестьянами на воспитание. Случалось, что в семьи чувашей попадали и русские дети. Последние, по свидетельству И.Я.Яковлева, в указанных случаях обращались в чувашей. Конечно же, переход русских в состав чувашей был связан не только с жизненными невзгодами, но и естественным процессом этнокультурного общения народов. Бывало, выходившие замуж за чувашей русские женщины, долгое время проживая в их среде, постепенно перенимали их обычаи и традиции. Русские мужчины, женившиеся на чувашках, овладевали чувашским языком. В части национально-смешанных семей дети воспитывались по-чувашски. В объяснительной записке к этнографической карте Козьмодемьянского, Цивильского, Чебоксарского и Ядринского уездов Г.И.Комиссаров в 1912 г. подчеркнул, что в "чувашских селениях встречаются изредка и очувашившиеся русские".
Вместе с тем я отнюдь не склонен преувеличивать степень этнокультурного сближения двух народов. Ассимиляция русскими чувашей была мизерной, а переход русских в состав чувашей в исследуемое время представлял весьма редкое явление. Основная масса чувашского населения не владела русским языком, хотя стремление овладеть им в среде этноса росло: это стали находить престижным. Вот типичная картина, которую наблюдал современник на базарах Ядринского уезда в начале ХХ столетия:
"Торговец русский, хотя и знает по-чувашски, но чувашам охота показать, что и они могут говорить по-русски и коверкают русский язык". Очень мало было в средневолжской деревне и усвоивших чувашский язык русских крестьян. Последние были представлены в основном жителями смешанных русско-чувашских населенных пунктов.
Межэтнические взаимоотношения в отдельных местностях Среднего Поволжья имели свои особенности, обусловленные рядом факторов:
национальным и конфессиональным составом населения, уровнем его грамотности, удаленностью от торгово-промышленных и административных центров и т.д. Применительно к данному сюжету особый интерес представляет написанное в 1896—1903 гг. обстоятельное
этнографическое сочинение тонкого знатока чувашского мира Г.Т.Тимофеева "Тахар ял" (Девять деревень). Родина этнографа — чувашское с.Тюрлема Чебоксарского уезда. Рядом чувашские и татарские деревни и села, одноименная железнодорожная станция, в восьми верстах — Волга. Тюрлеминцы-мужчины почти всегда среди русских — в отходе, женщины довольно сносно говорят по-русски. Чувашское население сильно тяготеет ко всему русскому. В с.Альшеево Буинского уезда Симбирской губернии, где учительствовал Г.Т.Тимофеев, и в его окрестностях — чувашских деревнях Таковары, Раково, Кищак, Пимурзино, Бюрганы, Кошки-Теняково, Новые Мертли и Чувашский Сорокамыш — национальная ситуация несколько иная. И тут русских крестьян, кто постоянно живет и работает в среде чувашей, говорит по-чувашски, ест и пьет за одним столом с чувашами, принимают очень тепло, считают чуть ли не за соплеменников. Но здесь меньше тяги к русским, много приверженцев старой чувашской веры, живы языческие традиции, редко практикуется отход на заработки, женщины вовсе не понимают русский язык. Отношение чувашей к русским настороженное. Последние здесь кичливы и высокомерны. На базарах, волостных и приходских сходах и в церкви их насмешки над чувашами — обычное явление. Браки между чувашами и русскими редки, причем, как правило, они поздние. Вышедшие замуж за чувашей женщины в основном из бедных русских семей или же нищие.
Более тесным нашел Г.Т.Тимофеев в данной местности отношение между чувашами и татарами. "Близкое общение чувашей с татарами заметно во многом и сегодня, — читаю в очерке. — И взрослые и детвора свободно владеют татарским языком, по-татарски поют частушки, в нужное время приглашают врачевать". Чувашская молодежь общалась со сверстниками-татарами на равных, дружелюбно, принимала участие в их игрищах. Легко находили общий язык татары и чуваши и при торговых сношениях. "К русскому, — отмечается в очерке, — каким бы хорошим ни был у него товар, если рядом торгует татарин, чувашки не обращаются; говорят, что не владеют русским языком". Альшеевцы находят татар более гостеприимными, чем русских. В урожайные годы они предпочитают нанимать жать хлеб жителей татарских деревень, чем русских".
В этнографических записках Степана Филимонова из д.Яргунькино Ядринского уезда констатируется обратное: "Чуваши ладят с татарами не так, как с русскими. Татарин и чувашин быстро начинают ссориться. Татарина уважающий себя человек в дом не пускает... У русских и чувашей одна вера, поэтому у них доверительные отношения".
При знакомстве с подобным материалом вырисовывается следующая картина. В районах, где чуваши проживали компактно, за исключением местностей, прилегающих к железной дороге и крупным рекам, их контакты с русскими сравнительно редки. "Обрусение" осуществляется здесь через посещающих чувашские деревни русских ремесленников, уходивших на заработки местных отходников и т.д. Более часты контакты между чувашами
и русскими в районах, где они соседствуют. Здесь имеют место совместный труд, смешанные браки и т.п. И, наконец, в русско-чувашских селах и деревнях межэтнические связи еще более тесные.
Было бы неверно представлять межэтнические отношения в средневолжской деревне на рубеже ХІХ—ХХ столетий только как процесс постоянного сближения. Они (отношения) включали и тенденцию отчуждения. Между крестьянами разных национальностей возникали напряженность и трения. Чаще они случались в населенных пунктах со смешанным составом и в местностях, где села и деревни двух народов размещались по соседству. Данные, имеющиеся в распоряжении автора, позволяют делать именно такое заключение. Любопытны в этом плане этнографические записки Петра Иванова, составленные 18 сентября 1910 г.: "Переселились на новую землю (в Томскую губернию. — Г.Н.) чуваши:
из с.Бушанча Свияжского уезда — три двора, жившие в смесь с русскими и полуобрусевшие. Причины: главная — малоземелье и потом вынудительное отношение к переселению их со стороны русских, также и отношение татар в окружности и господство их в данной местности над чувашами".
В историко-этнографической литературе чувашско-русские взаимоотношения в регионе характеризуются обычно как ровные и исключительно мирные. Между тем подобную идиллию трудно даже представить. Средневолжская деревня в эпоху капитализма не жила спокойной, размеренной жизнью. Как известно, в ходе реализации реформ 60-х годов ХІХ в. крестьянское население понесло значительные земельные потери. В последующие годы положение хлебопашцев еще более ухудшилось. Растущее земельное утеснение вызывало такие явления, как учащение земельных переделов, нарастание противоборства между различными слоями крестьянства и напряженности в отношениях жителей разных деревень и т.п. Положение усугублялось тем, что здесь земельные отношения были чрезвычайно запутанными, широкое распространение получили однопланные дачи. Последние являлись источником постоянных раздоров и бесконечных судебных разбирательств между хлебопашцами различных деревень. Порой споры между конфликтующими сторонами выливались в кровавые побоища. Не меньшим был накал страстей в общинах и при переделах земли. В местностях, где чуваши и русские проживали в соседстве, а также в населенных пунктах со смешанным этническим составом подобные конфликты, естественно, приобретали национальную окраску. И.Я.Яковлеву, в течение ряда лет проработавшему инспектором чувашских школ Казанского учебного округа и по долгу службы изъездившему все Поволжье, не раз приходилось наблюдать обострение отношений между крестьянами разных национальностей из-за земли. "На почве земельных переделов, — констатировал он в своих воспоминаниях, — возникали новые недоразумения, столкновения, раздоры между русскими и чувашами, чувашами и татарами и т.д. в Симбирской, Самарской, Казанской губерниях".
Разумеется, в реальной действительности конца ХIХ — начала ХХ в.
земельные отношения были не единственной сферой, где случались межэтнические столкновения. Напряженность между чувашскими и русскими крестьянами возникала и на почве религиозных и хозяйственно-трудовых различий, при отстаивании сторонами экономических интересов и прочих причин. Г.И.Комиссаров в своем этнографическом очерке, вышедшем в свет в 1911 г., сообщал: "Помнится также один случай, имевший место на Выльской пристани (при р.Суре), в Ядринском же уезде, когда чувашская молодежь соседней деревни разогнала явившихся было на поденную работу русских".
Здесь правомерен вопрос: почему межэтнические трения в средневолжской деревне в исследуемое время не перерастали в открытое противоборство? Основная причина здесь видится в следующем. К рубежу ХІХ—ХХ столетий чувашские и русские крестьяне имели богатый опыт мирного сожития и общения. Длительное проживание на одной территории и в одном государстве, сопричастность к его истории, принадлежность к одному и тому же сословию со всеми вытекающими отсюда последствиями, совместные выступления против угнетателей, близкое соседство не могли не способствовать выработке у них сознания общности социальных интересов. Хотя чуваши усвоили православие далеко не в той мере, как этого хотелось миссионерам, основная их часть стала все же приверженцами христианства. Единство веры сближало этнические общности. В пореформенное время развернулось демократическое движение за национальный подъем чувашского народа, за его равноправие и сближение с русским и другими народами России. Этот фактор также следует принять во внимание. И.Я.Яковлев, возглавивший это движение, как известно, считал, что чувашам "не суждено играть в истории самостоятельной роли", что они рано или поздно "должны слиться с русскими", сделаться не только внешне русскими — по языку и одежде, но и по духу — "по-русски думать и чувствовать".
Отсутствием открытого противоборства между этническими общностями средневолжская деревня в немалой мере, на мой взгляд, обязана и характеру чувашей. Они в основной своей массе отличались миролюбием, уступчивостью и терпением, покорностью и нерешительностью. Думается, здесь будут уместными наблюдения Стефана Ефремова, касающиеся этноконфессиональной ситуации в с.Можарки и д.Старое Бахтиярово и Подлесная Цивильского уезда. Прежде небольшая справка об упомянутых населенных пунктах. В с.Можарки проживали русские крестьяне. Их численность достигала 2857 человек. В конфессиональном отношении 2211 человек являлись раскольниками, 646 — христианами. В д. Подлесная и Старое Бахтиярово проживали чувашские крестьяне. Их численность не превышала 1707 человек. Из указанного числа 1693 человека считали себя христианами, 7 — раскольниками, 7 — приверженцами старой чувашской веры. Приходская церковь, где служил псаломщиком Ефремов, находилась в с.Можарки. Тут же размещалась молельня старообрядцев.
Согласно свидетельству Ефремова, посещающие церковь чувашские крестьяне подвергались оскорблениям и унижениям со стороны русских — как раскольников, так и православных. Женщин и детей мальчишки с.Можарки встречали градом камней и комьев земли. Имел место жуткий случай — обстрел "камнями и лошадиным калом" похоронной процессии. Зимой 1907 г. здесь были избиты приехавшие в церковь жена и сын крестьянина Василия Сергеева из д.Подлесная. Про подобные случаи псаломщик писал, что их "было и бывает много". 20 сентября 1909 г. семья "крестьянина из чуваш Данила Николаева" — жена и двое маленьких детей — возвращались с церковной службы в д.Подлесная. На одной из улиц с.Можарки везшая подводу лошадь была напугана мальчиками, в результате чего женщина и ее дети попали под телегу. При этом мальчик двух лет и семи месяцев получил смертельную травму. "Дознания об этом деле не было никакого и до сего времени, — сообщал Ефремов. — Мать убитого мальчика не узнала ни одного из тех, которые напугали лошадь, потому муж ее, как заметно, не желает допытываться виновных". Впрочем, и по предыдущим случаям хулиганских выходок никаких следственных действий не было произведено: в суд чувашские крестьяне не обращались.
Чувашско-русские взаимоотношения в средневолжской деревне в конце ХІХ — начале ХХ вв., как явствует из проведенного анализа, не были исключительно ровными и беспроблемными, а представляли собой довольно сложное и далеко неоднозначное явление. Одновременно имели место и тенденция сближения, и тенденция отчуждения. При этом роль первой составляющей была определяющей.
Затронутый сюжет относится к разряду щепетильных и требует особого, очень корректного, тонкого подхода. Он предполагает освещение взаимоотношений между представителями двух этносов как внутри сословий (чувашские купцы — русские купцы; чувашское духовенство — русское духовенство и т.д.), так и между сословиями (чувашские крестьяне — русские дворяне; чувашские купцы — русские крестьяне и т.д.).
Эта многогранная тема, вне всякого сомнения, заслуживает монографического изучения. Думается, появление подобного исследования способствовало бы преодолению довольно широко распространенного в обществе мнения о беспроблемности национальных отношений в крае в прошлом. Национальный вопрос исчезает лишь с исчезновением нации.