"Типшар" как особенность чувашского менталитета
Эрбина НИКИТИНА, старший преподаватель Волжского филиала Московского автодорожного института (МАДИ)
В менталитете многих народов одно из основных мест занимает отношение к вечным противоположностям бытия — жизни и смерти, потому в народе всегда были важны учения о смысле жизни. Для чего живет человек, как прожить жизнь? Властен ли человек над жизнью и смертью? И в связи с этим, на наш взгляд, следует проанализировать два момента этой философской проблемы — признание чувашскими старейшинами справедливою месть через один из видов суицида «типшар» и культ девственности, которые отличали в прошлом и до сих пор отличают чувашей от других, даже соседних народов.
Суицид как индивидуальное явление существовало во все времена, но иногда он становился социальным явлением, получавшим распространение в определенном слое общества. Именно такой социальный характер приобрел высокий показатель «типшара» («сухой беды») среди чувашских крестьян в ХVII-XIX вв.
Слово «типшар» (тип+полт=р, тип+шар) В.А. Сбоев в примечаниях к «Заметкам о чувашах» объясняет от арабского «теббь» — погибель, пропадь; следовательно, «типшар» правильнее перевести на русский как «неодолимая или гибельная беда».
Существует большое количество различных типов осознанных суицидных мотиваций — это самоубийства по обязанности: рабов после смерти их господина, воинов после гибели их вождя, жены за скончанием мужа; самоубийства как принесение себя в жертву; как воинский долг во благо народа или страны; самопожертвование ради спасения жизни или имени другого человека; как способ самозащиты от несправедливостей, от посягательств на честь и достоинство; как доказательство своей правоты.
Чувашский «типшар» относится к категории личного мщения, к бытовой форме пассивного наказания соплеменного негодяя или злодея через собственную смерть. «Типшар» — это защита имени и чести ценой своей жизни, что соответствует учению этнорелигии сардаш («Бесчестье хуже смерти», «Красна смерть за правое дело», — сказано в тетради ламшара Хеохвана Яныша).
По мысли философа Н.А. Бердяева, главная причина самоубийства — это бесчисленные страдания человека, которые в конечном счете подавляют и побеждают его. «...Трудно человеку вынести бессмысленность страданий» (О самоубийстве. М., 1992. С.6], в результате чего индивид теряет веру в возможность преодоления вставших перед ним жизненных трудностей. Действительно, чувашский «типшар» совершается, когда невинно пострадавший или оскорбленный желает доказать свою невиновность или видит, что виновник не осознает, не принимает вину, правдой и неправдой избегает покаяния или наказания со стороны общины, рода или семьи. Причина самоубийства в данном случае видится в неспособности индивида найти опору в борьбе с превосходящими его несправедливостями, неразрешимостью проблемы, в психологической усталости или фактической невозможностью вести борьбу, в утрате поддержки среди близких, в потере надежды или смысла противоборства.
Однако «типшар» нельзя рассматривать как признак бессилия или смирения с несправедливостью. Скорее всего, это доказательство своей правоты при безвинном обвинении в чем-либо или молчаливо «кричащий» протест, личный приговор над моралью отступника или преступника, не желающего нести ответственность за свои поступки, пренебрегающего чужой судьбой в виду недосягаемости законом или невозможности доказательства его вины. По этнорелигии сардаш морально-психологическое наказание «типшаром» считается более мучительным, чем гнет тюремного или палочного наказания. За «типшаром» на виновного следует потеря общественного признания и презрение. Утрата душевного равновесия, угрызение совести для нормального человека страшнее физического недуга. Следует упомянуть, что «типшар» связан с запретом на убийство соплеменника, существовавшего издревле у многих народов. Грех убийства соплеменника считался одним из самых тяжких в учении этнорелигии сардаш. В таком правовом поле бесправному члену общины оставалось лишь повеситься (во дворе обидчика) и действенно указать на виновного в его смерти.
К «типшару» чаще прибегали девушки, испытавшие обман и лицемерие в интимных взаимоотношениях. До ХХ века у чувашей считалось, что потеря девичьей чести до замужества — это трагедия, которая кроме позора и всеобщего осуждения, пожизненного мытарства ничего не сулила. Жизнь для девушки теряла ценность. Не оставалось перспективы на уважение, на обретение нормальной, здоровой семьи, которую стремилась иметь любая чувашка. Иногда они спасались бегством в чужие края. Но этого могли позволить себе лишь немногие смельчаки, похожие на героиню известной поэмы «Нарспи». Оставался единственный выход — уйти из жизни, последним действием смыть свой позор и переложить его на истинного виновника. Поэтому в чувашских деревнях случаи насилия над девичьей честью воспринимались за невыносимую дикость, и наказания за них следовали крайне серьезные. Чаще всего «типшар» был иском обманутой в общественный суд. При этом известны наказания виновных через «посадку на пень», через «кручение яблоневым крючком». Строгость измерялась сроком отпускаемой мучительной жизни: от недели до трех лет.
Богатый материал для размышлений дает статья писателя и этнографа XIX века С.М. Михайлова «Отчего чуваши давятся и какое правительство должно принять меры для предупреждения этого явления» (Собрание сочинений, 2-е изд. 2004), которая была написана по просьбе инспектора Казанской врачебной управы Тиле в 1856 году. «Из судебно-врачебных актов, составленных медицинскими чиновниками о самовольно удавившихся через повешение, врачебная управа усматривает с давнего времени два обстоятельства, обратившие ее внимание. Из сих актов обнаруживается, с одной стороны, что самовольно удавившиеся почти единственно суть народы финского поколения: чуваши, черемисы, вотяки или мордва, а с другой, что они к такому роду самоубийств побуждаются самыми ничтожными причинами, и весьма часто из актов не обнаруживается, чтобы они имели на то какую-либо причину», — читаем в циркуляре врачебной управы к уездным врачам Казанской губернии от 15 февраля 1851 года.
С.М. Михайлов предпринял попытку выяснить, действительно ли чуваши вешаются больше русских и так ли ничтожны причины их самоубийств, собрав данные по суицидам среди чувашей за 1843—1850 гг. Из 324518 чувашей в Казанской губернии (1851 г.) было 42 случая самоубийств, и автор считает, что эта цифра не должна вызывать особую тревогу. Среди русских до реформ Петра Великого ежегодно кончали с собой тысячи человек, а в Западной Европе и в середине XIX века это явление носило массовый характер. Рассказы о «сухой беде» — якобы чуваш шел во двор своего врага и вешался, чтобы нанести ему «сухую беду», т. е. привлечь к суду — он считает напраслиной, выдуманной ради «экзотики» А.А. Фукс и В.А. Сбоевым. Александра Фукс в «Записках о чувашах и черемисах Казанской губернии» (Казань, 1840) писала, что «редко между ними бывают ссоры. Еще реже вражды; но, ежели уже они очень рассердятся, то какое удивительное у них мщение! Чувашин идет к своему неприятелю, желая ему навлечь беду, давится у него на дворе. Бедные! Не знают другого мщения, как жертвовать своей жизнью, чтоб причинить беду врагу своему. Я тебе уже сказала, что беда в их мнении значит попасть под суд. Чуваши не знают несчастия выше этого». Сбоев в книге «Исследования об инородцах Казанской губернии» (Казань, 1856) поддерживает эту цитату из ее книги и связывает ее с обычаем принести кому-нибудь сухую беду — не судом вынесенное несчастье. О «сухой беде» писали О.И. Сенковский (начало 1840-х гг.), В.И. Даль (1848), Н.И. Мельников-Печерский (1857), Н.Д. Телешов (1897) и др. Картина не изменилась и в ХХ веке: «Случаи самовольного ухода из жизни, так частые в наше время, показывают, что многие в современном обществе не имеют определенных взглядов на жизнь и не имеют понятия о цели жизни…» (Г.И. Комиссаров. О чувашах. 2003. С. 215).
На наш взгляд, критика С.М. Михайловым утверждений А.А. Фукс и В.А. Сбоева прежде всего вызвана желанием защитить своих сородичей и требует дополнительных размышлений. Действительно, в официальных документах ХVII—ХIХ вв. не зафиксированы случаи мщения чувашами своих притеснителей путем самоубийства на их дворах, но этот факт не может свидетельствовать, что такого явления как социального протеста не существовало. Во-первых, царским чиновникам было невыгодно афишировать свои противостояния с инородцами и признавать явные просчеты неправедной политики: крестьяне вешаются от невыносимых условий жизни, в тупик их загоняет сама административная власть. Во-вторых, не приходится сомневаться в честности видных русских писателей и публицистов, которые подолгу наблюдали за чувашами и в основном в своих произведениях освещали «типшар», считая его нравственно положительным качеством чувашского духа.
Ценным в статье С.М. Михайлова является заключение, что случаи самоубийства среди чувашей больше всего связаны с духовно-внутренними и социально-внешними причинами: I) идеологическим состоянием чувашей — их приверженностью к языческим суевериям; 2) политическим положением чувашей, их колониальным угнетением чиновничеством. «Чуваши, будучи еще далеки от истин евангельских, весьма суеверны и вследствие того при каких-нибудь неблагоприятных обстоятельствах часто погашают жизнь свою самопроизвольно, убеждаясь, по своим понятиям, что самоубийцы пользуются за гробом одинаковою жизнью с обыкновенно умершими…» Подчеркнем, что С.М. Михайлов верно подметил этику «типшара» в учениях этнорелигии о равенстве людей «на том свете» («Леш т\нчере пурте тан»). Что касается угнетения чувашей, Михайлов признавал, что «местные власти дурно управляют чувашами и во зло употребляют благонамеренные распоряжения правительства… как в прежние, так и в нынешние годы наряжаемы были по жалобам инородцев неоднократно особые комиссии для открытия главных виновных зла, которые комиссиями были открываемы и предаваемы суду… Писари и старшины чуваш, близкие к ним по службе, пользуясь их трусливостью, вместо защиты от притеснения и водворения между ними добрых нравов, являются сами первыми притеснителями и бывают примером для разврата, отчего в подчиненных им чувашах теряют всякое к себе доверие и заставляют смотреть на себя как на врагов. Не говорю уже здесь о лицах, занимающих высшие инстанции...».
«Типшар» в чистом виде в ХХ веке среди чувашей встречается крайне редко. Она остается лишь как личный суд над интимными взаимоотношениями между женщинами и мужчинами. Его проявления с иными мотивами перекинулись на подростков и мужчин зрелого возраста. Кроме социальных причин, сказались отчасти недочеты в воспитательно-образовательном процессе. Шквал прессы и эфира неумолимо точит нервы людей. Думаю, ошибались и чувашские ученые, когда весь курс чувашской литературы, к слову, строили на примерах самопожертвования. Суицидом кончают литературные героини Варусси Я.В. Турхана, Нарспи К.В. Иванова, Улькка И.Н. Юркина, к самопожертвованию призывают стихи М.К. Сеспеля, Н.И. Шелеби, М.Д. Уйпа, рассказ Л.Я. Агакова «Песня», повесть Д.А. Кибека «Ягуар». Гнетуще действуют на детскую психику многочисленные телевизионные боевики и фильмы ужасов с чеченскими женщинами, идущими на таран в школы и театры. Роль прессы и экрана по воздействию на психику масс растет не по дням, а по часам. За считанные годы Япония по суициду вышла на первое место в мире. Причину этого ученые находят в интернетном сайте с инструкциями приемов самоубийства.
В парадигме ценностей значительно снизилась ценность человеческой жизни. Существовавшая тенденция на снижение числа самоубийств прервана, особенно среди молодежи. Фиксируется быстрое нарастание у нее страха перед будущим. Рассмотрим цифры. Во-первых, по данным Всемирной организации здравоохранения, в середине 90-х годов Россия в целом занимала по самоубийствам второе место в мировом табеле о рангах после Литвы. Все места в первой пятерке принадлежали бывшим республикам СССР [журнал «Социс», 2002, № 5, С. 76]. В 1995 году на 100 тысяч приходилось 34,6 человека, покончивших собой, в 2000 году — 53,7 человека, в 2001 году — 58,4 человека. 80 процентов среди самоубийц составляют мужчины молодого и среднего возраста. Во-вторых, больше всего по стране «черных надгробий» в республиках Удмуртия, Марий Эл, в Кировской области и в Чувашии. За 1992—2000 годы средний показатель суицидов по Чувашской Республике составляет 46,5 человека на 100 тысяч населения. Причем наибольшее количество наложивших на себя руки наблюдается в коренных чувашских районах (Красноармейском, Аликовском, Вурнарском, Моргаушском, Цивильском — более 80 человек на 100 тысяч). В районах с преобладающим русским населением (Алатырский, Порецкий, Шумерлинский — 20-40 человек на 100 тысяч) и в районах, граничащих с Татарстаном (Яльчикский, Батыревский, Шемуршинский — 30-50 человек на 100 тысяч), средний показатель самоубийств ощутимо ниже. Этнический фактор налицо. Уровень самоубийств также тесно связан с полом, возрастом, семейным положением. Но, при всех прочих условиях, роковую роль играет алкоголизм. Чувашские врачи видят основную причину в тяжелых условиях жизни (ситуация весьма схожа с положением чувашей в XIX веке, о чем писал С.М. Михайлов), следствием которой являются неустроенность быта, алкоголизм, наркомания, натянутые взаимоотношения в семье. Небольшую долю оптимизма вселяет факт, что среди крепкой, здоровой части чувашского населения (лиц без пограничных психических расстройств, не страдающих наркологической и алкогольной зависимостью) наблюдается твердый оптимизм и высокая антисуицидальная настроенность, которую отметили Е.Л. Николаев и И.Н. Афанасьев в книге «Эпоха и этнос» [Чебоксары, 2004. С. 234]. Безусловно, в этом деле высока роль воспитательной работы и здорового образа жизни.
В развитии болезней, в том числе алкогольной зависимости, национальные (может быть, и биологические) различия и наследственность также играют не последнюю роль. Чуваши, марийцы, удмурты, татары (вообще финские и тюркские народы), а также жители Крайнего Севера по сравнению с русскими и южными народами быстрее привыкают к алкоголю. Это объясняется тем, что народы отличаются друг от друга не только языком, культурой, традициями, но и составом крови. При употреблении спиртного содержащийся в алкоголе этанол сразу попадает в кровь. В расщеплении этого вещества участвуют два фермента. Если у русских эти ферменты работают одинаково, то в крови монголоидов, в частности у северных и угро-финских народов, один из них (алкогольдегидрогеназ) почти бездействует. Поэтому они, в том числе чуваши, спиваются за 3-4 года, в то время как русскому для обретения полной алкогольной зависимости потребуется 9-15 лет.
На наш взгляд, главная проблема необустроенности в жизни, пьянства, дебоширства, убийств заключается не столько в социально-экономических трудностях, которые вместе с рынком навалились на современного россиянина любой национальности, сколько в том, как воспринимают и как справляются с неожиданностями и бедой этнические общества в целом. Представители разных слоев и народов имеют разный духовный иммунитет против бедствий. Например, «сейчас в Чувашии большинство самоубийств происходит в деревнях. В чем причина? Работы, которая приносит радость, удовлетворение, достаток и деньги, в деревне нет. Тяжелый труд на земле, к которому привыкли и добросовестно выполняют чуваши, оплачивается сеном, соломой, зерном, картофелем. Это выручает лишь частично. За электричество, газ, образование надо платить живыми деньгами. Предпринимательской жилкой народ-земледелец никогда не отличался, торговать не приспособлен да и возможностей торговли для деревенской массы нет. Духовно неподготовленные кормильцы семей напора неурядиц не выдерживают, срываются и выход находят в пьянстве, отсюда — конфликты, столкновения, драки и суицид среди молодых мужчин. Среди чувашек самоубийц мало. Они к финансовым трудностям более терпеливы, острее чувствуют ответственность за детей и семью, стараются выкарабкаться из беды за счет имеющихся возможностей. В этом и есть проявление чувашского менталитета: роль жены и матери в чувашской семье, как и прежде, высока неимоверно. К сожалению, чаще стали случаи, когда жены и мужья забывают устоявшиеся традиции и перестают быть опорами друг другу именно в трудные периоды их жизни. А это пагубно влияет на детей.
Возвратный метод мщения за несправедливость приемом «типшара» нельзя считать присущим только чувашам. По словам русского писателя Н.Д. Телешова, при создании рассказа «Сухая беда» он «пришел невольно к заключению, что большинство самоубийств, в то время довольно нередких в русской жизни, в среде интеллигентной, есть в сущности та же «сухая беда», с желанием «наказать» виновника горя; особенно это чувствовалось в несчастной любви». Однако у других народов самоубийца, неважно по каким причинам он ушел из жизни, считался вероотступником, нарушителем непререкаемого закона, а у чувашей осуществивший «типшар» не осуждался, его поступок обычно признавали вынужденным. Следует учесть, что на «типшар» человек в большинстве случаев шел после огласки в народе его положения и при отсутствии поддержки в близком кругу, семьи или родных.
Приведу пример из записей педагога В.П. Никитина (в с. Бичурга-Баишево в 1962 году). «Не утихли пересуды по поводу смерти (через укол) девушки-врача участковой больницы (из-за несчастной любви), как возник новый инцидент. Узнав о предстоящей женитьбе своего возлюбленного на другой девушке, обманутая «невеста» решилась на «типшар». Возник разговор на семейном совете, два брата эту затею сразу отбросили напрочь. Оказались молодцами. Сказали, что теперь не старые времена и в обиду сестру не дадут. Когда сговорились физически отомстить обидчика, девушка всполошилась и, не желая плохого своему возлюбленному, сообщила ему о решении братьев. Узнав об этом, братья отправили сестру в дальнюю деревню на «ларма» (на посиделки) и приняли другое решение.
В ночь сватовства загорелась копна соломы в огороде невестиного хозяйства. Братья были в клубе, смотрели кино. И вместе с нами участвовали в тушении пожара. Они сильно постарались, чтобы огонь не перекинулся на строения. Это был сигнал для невесты и жениха. Невеста осталась в неведении, жених на замечание братьев не среагировал.
В ночь свадьбы жениховая сторона была начеку. Выставили охрану по домам. У всех родственников и друзей обиженной девушки в это время были подчеркнутые алиби. Но к возвращению свадебного поезда двор жениха загорелся яркой свечой. Пропали строения, живность. Свадьба с огнем боролась упорно. Отстояли сени и дом. Невеста была в шоке, когда узнала причину пожара. Свежеиспеченный жених слезно клялся перед женой, просил пощады перед сельчанами и родственниками обманутой девушки. Чего и добивались братья.
Следов преступления не нашли. По-моему, толком и не искали, потому что это был уроком морали и чести, уроком справедливым. Мне приходилось беседовать со многими сельчанами. Когда провел беседу со старшеклассниками, они тоже были на стороне братьев».
«Типшар», несомненно, продукт менталитета чувашского народа и поэтому являлся специфическим способом самозащиты чести, так же, как, например, харакири у японцев. Чуваши неистово привержены к истине и зачастую защищали ее сознательно во вред себе и своему делу. Вообще, современные исследователи склонны считать, что самоубийство представляет собой феномен не только психологический, социальный и исторический, но и национальный и поэтому имеющий очевидные связи с определенной культурой. При выяснении причин суицида необходимо учитывать не только психолого-медицинские обстоятельства, но и комплекс социально-экономических ситуаций в обществе, исторические особенности эпохи, в которых ушедший вырос и находился, но и национальные, религиозно-культовые традиции, характерные для той социальной общности, к которой он принадлежал.
Проблема суицида тесно переплетается с проблемой сохранения девственности: к «типшару» нередко прибегали девушки с поруганной честью. С.М. Михайлов приводит любопытный пример женского суицида. «Одна чувашская девка, будучи обольщена холостым однодеревенским парнем, обещанием жениться на ней, имела с ним близкую связь и наконец обеременела. Между тем любовник ее назначен был в рекруты. Девка от брата своего и соседей не вынося нарекания в блудной жизни, когда должно было любовника ее везти в рекруты, прощаясь с ним в ночи на мосту, предложила во избежание стыда от народа, по случаю беременности, столкнуть ее в реку, что самое и было любовником исполнено. Если б заблаговременно сельским начальством приняты были меры к предохранению беременной девки, то такого убийства не было бы произведено, и она могла бы выйти замуж за того ж своего любовника, потому что он от рекрутства остался бы, но по случаю совершения им такого преступления заключен был в тюрьму, где он от грусти и помер».
Какие выводы можно сделать из таких эпизодов? Во-первых, теперь для чувашей такие случаи являются исключительными, потому что правовая защищенность чести совершенно иная. Но, во-вторых, непредвиденные критические состояния в любовных делах происходили и происходят нередко. Чаще всего безысходное положение чувствует девушка и готова нести ответственность, потому что сохранение девственности, по чувашской традиции, для невесты было и остается фактом исключительно важным.
Культ девственности существовал в традициях многих народов. Он имел большое значение даже тогда, когда не было ВИЧ-болезней, и предохранял молодежь от разных случайных связей. Культ девственности был надежным барьером в борьбе с развращением нравов и в то же время заставлял готовиться к свадьбе, постоянно напоминал о необходимости непременно выйти замуж и иметь полноценную семью. В конечном счете община отвечала за благополучие и судьбу каждой девушки. Этнорелигия поддерживала именно такой подход («Качча кайман х\р леш т\нчере эсрел аллине лекет» — «Умершая девственницей женщина попадает в блуд к духу смерти»). Сейчас же среди чувашской молодежи можно слышать обратное: «Нам=с сим\с мар» (Стыд не дым, глаза не выест»), имея в виду легкость нравов в половых связях.
На свадьбах при малейшем подозрении к невесте со стороны жениха в строгом порядке проверяли ее девственность. В случае, если молодая оказывалась не девственницей и имела дурную славу, подтвержденную словами приглашенных к первой ночи брата, снохи, абыза (ап=с, народного гинеколога), подвергалась публичному позору. Унижению подлежали все ее родственники, в первую очередь, отец и мать. Для выражения этого достаточно было принародно вручить им пива в продырявленном сосуде. Свадьба считалась не состоявшейся. Обычай разрешал отцу, признающему дочь непослушною и блудливою, убить ее и смыть позор с семьи. Чаще всего в таких случаях девушка принимала запоздалый «типшар». Так охранялось сакральное начало и единство семьи. Это был суровый закон. Но он действовал безотказно, служил здоровью нации.
Влияет ли девственная чистота на здоровье поколений? Наверное, древние чуваши не знали научного ответа на этот вопрос, но у них были многолетние наблюдения. Примеры рождения плохого потомства от гулящих женщин замечались непременно. Поэтому нравственно нестойкую девушку считали недостойной замужества. В этом вопросе непререкаемы были старухи-абызы, которые обязаны были готовить (совместно с братом, тетей или с крестными) молодых к брачной жизни. Ныне институт «х\ве хупни» (закрытие в амбар) потерял своего значения. В свое время эта народная «школа любви» была весьма важной в сексуальном и гигиеническом образовании молодоженов. С разрушением института старейшин, мучавуров и абызов в чувашские села вначале пришла безграмотная уличная школа. А вслед за ней появились венерические болезни. Это произошло не когда-то давно, а после Великой Отечественной войны. Теперь идет повсеместная телевизионная «sexcetera» с головокружительной аморальностью, которая особо пагубно действует на перебравшихся из деревни на учебу или работу в город чувашских девушек.
Генетики считают, что сексуальное поведение у людей неоднородно. Поведение 80 процентов девушек зависит от воспитания и они подстраиваются под существующую поведенческую моду своей среды. 10 процентов девушек сохранение девственности до брака считают своей обязанностью при любом нравственном состоянии общества. Для них выбор партнера по браку является выбором на всю жизнь. Такие считаются идеальными для продолжения рода и воспитания детей. Для остальных 10 процентов девушек любовь и постоянство — понятия несовместимые. Для них сохранение своей девственности до брака почти невозможно, они с радостью теряют ее в 12—16 лет. Приверженцев этого взгляда ныне становится все больше и больше. Такие женщины считают семью обузой. Естественно, что в качестве нормальной жены и матери они в общинных условиях существовать не могли. Их дети редко могли получать полноценную наследственность и хорошее воспитание. Видимо, поэтому и возник культ девственности в качестве механизма, отсекающего таких женщин от внедрения в семейные взаимоотношения и от возможности воспроизведения себе подобных. «Пока существовал культ девственности, такие женщины не могли внедриться в семью» [Н.М. Мельников, А.Н. Мосолов. «Домострой», или Как выбрать невесту? Новосибирск, 1998. С. 18].
По чувашской традиции отношение мужчины к женщинам было подчеркнуто почтительным и в семье, и на общенациональных мероприятиях. При совершении, например, общеродового моления «с=ра чък\» (моление с пивом) за передний стол за главой рода сажались именно женщины и им поручалось произнести главные молитвы Верховному богу (М=н Тор=) и предстоящим перед ним добрым силам, и только за ними вступали в действие мужчины. Это же заметил арабский путешественник и писатель Ахмед ибн-Фадлан, путешествуя по Волге в 921—22 гг. После чтения дипломатического письма правителю булгар он «вынул подарки, состоявшие из благовоний, одежд, жемчуга для его жены, и я непрерывно возлагал на него и на неё одну вещь за другой, пока мы не покончили с этим. Потом я облёк его жену в почётный халат в присутствии людей, в то время как она сидела рядом с ним, — таков их закон и обычай». Женщины у древних тюрков и булгар не были бесправными, хотя зависели от мужей. Обычаи охраняли женщин и были очень строгими и жестокими по отношению к нарушителям их прав: изнасилование замужней женщины каралось смертью, соблазнитель девушки должен был немедленно жениться на ней.
Страх телесного наказания, усиленно культивируемый в традиционных обществах посредством тщательных процедур публичной казни, приводил к чувству ответственности, совершенствованию чувствительности, вследствие чего формировались более тонкие формы репрессии — неловкость, стыд, грех, вина и т. п. В страхе всегда есть нечто животное, родовое, поэтому страх телесного наказания имел более сильное воздействие на психику и сознание людей, нежели формальные договоренности. Ибн-Фадлан, описывая нравы жителей города Булгар, отмечал строгие порядки, охранявшие нравственное и физическое здоровье нации: «Мужчины и женщины спускаются в реку и моются вместе голые, не закрываются один от другого и не совершают прелюбодеяния каким бы то ни было образом, и для этого нет никакой возможности. А кто из них совершил прелюбодеяние, кто бы он ни был, для него заколачивают четыре лемеха, привязывают к ним обе его руки и обе его ноги и рассекают его топором от затылка до обоих бёдер. И таким же образом они поступают с женщиной тоже. Потом подвешивается каждый кусок его и её на дерево. Я не переставал прилагать старания, чтобы женщины закрывались от мужчин, но это мне не удалось исправить. И они убивают вора так же, как убивают прелюбодея».
Долгое время сохранявшиеся семейно-родовые отношения среди чувашей являлись средством сдерживания негативных факторов в их демографическом сознании и поведении. Именно этим можно объяснить единичность случаев отказа от рожденного ребенка или традиционно развитую у чувашей практику опекунства осиротевших детей даже не близкими родственниками. Именно этим можно объяснить постоянное общественное внимание к взаимоотношениям девушек и парней и их воспитание: в деревне судьба каждой девушки была как зерно на ладони.
Иногда неверно пишут, что из-за нравственной строгости отмечался более высокий, по сравнению с русскими сверстницами, процент незамужних чувашек, к 30—34 годам не состоявших в браке. В XIX—ХХ веках, да и раньше, эта диспропорция прежде всего была вызвана войнами и геноцидом. Такая ситуация в целом оказалась характерной для многих национальностей России.
Но времена меняются, меняются и нравы. В то время, когда чуваши строго блюли девственность и признавали «типшар» частью бытового права, малочисленные и исчезающие народы предлагали приезжим своих дочерей и жен на ночь в ожидании здорового продолжения рода. Нынче, видимо, к черте исчезновения подошел не только потерявший традиции чувашский народ, а может быть, и полмира. Однако бороться с нравственной эрозией необходимо.