Парижские тайны художницы Маревны

В плеяде блистательных художников русского зарубежья творчество Маревны (Марии Воробьевой-Стебельской) занимает особое место и только сейчас обретает в нашей стране известность и репутацию, соответствующие его масштабу. Осенью прошлого года Государственная Третьяковская галерея организовала показ картин художницы. Вышли из печати каталог этой выставки, читатели получили замечательную книгу ее воспоминаний. Наш обостренный интерес к творчеству художницы связан и с тем, что родилась она, как указано в автобиографии, «близ Чебоксар».

В книге ее воспоминаний «Моя жизнь с художниками «Улья» большинство глав посвящено «пьянящему угару Парижа». Но и чебоксарский период, думается, оставил в памяти Марии особый след: «Когда я думаю о своем детстве, я будто снова вдыхаю ароматы дикой степи, сырой древесины на берегах Волги и Казанки, запахи бескрайнего леса, опавших листьев, осени. Я родилась в деревне близ Чебоксар, в то время небольшого провинциального городка Казанской губернии, теперь это столица Чувашской социалистической республики. Я совсем не помню своей матери. Знаю только, что, когда я была совсем маленькой, она ушла, а меня оставила отцу, потому что была очень бедна. Сестру, на три года старше, она забрала с собой, мой брат, хилый и болезненный ребенок, умер в младенчестве. Расти без матери – большое несчастье, особенно для маленькой девочки.

Ярче всех в памяти сохранились мой отец, Бронислав Викентьевич Стебельский, польский аристократ, служивший по лесному ведомству, и моя старая нянюшка в черном хлопчатобумажном платье и белом платке, которая рассказывала на ночь чудесные сказки. Отец часто уезжал с инспекцией – он был обязан следить за тем, чтобы местные татары, черемисы и чуваши не вырубали без разрешения лес и не отстреливали слишком много дичи.

Когда я подросла, отец сажал меня на лошадь, и мы отправлялись в лесничество, где у отца в коробках хранились разноцветные бабочки, жучки, гусеницы. Он мог многое рассказать о лесе, о разных зверях и птицах, но мне больше нравились нянины сказки, в которых открывался мне тайный мир фантазии...».

Пожив некоторое время на Кавказе и окончив школу в Тифлисе, она поступила в Строгановское училище технического рисования (г. Москва). Затем молодая художница едет в Рим, оттуда – на Капри. Здесь состоялось знакомство с Максимом Горьким. «И нравственно, и физически он был на голову выше всех остальных, – пишет Маревна в своих воспоминаниях. – Я боготворила его дар рассказчика, его способность веселиться, его русскую душу и сердобольность. Он, как мне кажется, был растроган моим восхищением и относился ко мне с симпатией, оказывая свое покровительство. Как-то вечером он заговорил со мной о своем детстве, о своем суровом, безжалостном деде, который бил его, маленького, до крови. Я рассказала ему о себе, о моих первых уроках жизни и ее жестокости. Именно Горький посоветовал мне подписывать картины «Маревна» – именем морской царевны из русской сказки. «Ни у кого никогда не будет такого имени, – сказал он, – гордись и оправдай его».

Горький говорил молодой художнице: «Поедете в Париж – угорите». Но девушка не послушалась.

«С первых дней жизни в Париже я заметила, что художники любят работать вместе. С одной стороны, это объяснялось возможностью в складчину заплатить натурщице за сеанс, но были и причины психологического свойства. Когда работа заканчивалась, здесь всегда можно было выпить и закусить. Сюда часто заглядывал Сутин, весь перепачканный и пропахший масляной краской. Приходили и другие: горячие дискуссии о живописи затягивались до вечера. Иногда, заглянув туда, я оказывалась в густом сигаретном дыму, среди разгоряченных вином и разговором друзей...»

Да, в Париже 1912 года трудно не растеряться. В богемных клубах появлялись Пикассо, Чаплин, Эренбург, Шагал, Волошин, Луначарский, Троцкий, Ленин.

«...К двум часам ночи веселье достигало своего пика. Возбужденные от выпитого вина, раскрасневшиеся, запыхавшиеся танцоры уже начинали спотыкаться, а взрывы смеха становились всё громче. Славяне любят петь, – возникал импровизированный хор, к которому я тоже часто присоединялась. Какой красоты это были песни! Тоска по Родине, мечты, страдания – русские песни выражали все эти чувства, и присутствующим они очень нравились. В возбужденной атмосфере бала, подогретой алкоголем, музыкой и танцами, возникало чувство всеобщего братства...»

Маревна быстро вошла в круг влиятельных парижских художников. Ее жизнь – это не только судорожно-веселый, наркотический Монпарнас. Она вовсе не преуспела в коммерческом отношении, муж уехал в Мексику, и она осталась с маленькой дочерью. Тысячи русских эмигрантов познали, что такое страх нужды и борьба за выживание. Маревна занималась ручным ткачеством, делала расписные шали. Она хорошо знала старинную орнаментику.

В 1936 году Маревна покинула Париж и поселилась со своей дочерью на юге Франции. Последние годы она провела в Лондоне.

– Колоритный псевдоним Маревна я впервые обнаружил 10 лет назад, когда просматривал справочник «Художники русской эмиграции», – рассказывает главный хранитель Чувашского художественного музея Георгий Исаев. – В местных архивах по понятным причинам не сохранились материалы, прямо или косвенно связанные с ее жизнью и творчеством. Но все же алатырскому краеведу А. Краснову по метрическим книгам удалось установить, какой населенный пункт имеет в виду художница, когда пишет «родилась в деревне близ Чебоксар». На самом деле речь идет о городе Мариинский Посад.

Когда появилась информация о показе картин нашей землячки в Государственной Третьяковской галерее, Г. Исаев обратился туда с письмом, чтобы и у нас были выставлены эти работы. Побывал в Москве и встретился с первым заместителем генерального директора «третьяковки» Лидией Иовлевой. Она подарила Георгию Геннадьевичу каталог выставки и книгу воспоминаний. К сожалению, показ картин Маревны, которые стопроцентно оказались в частных собраниях, оказался мечтой несбыточной. Возникли препятствия финансового порядка. Картины вернулись в Париж.